…А поезд приближался с неумолимостью водопада. Ничто не могло остановить его. Нина стояла посередине рельсов, тело беспомощно дергалось, но сдвинуться она не могла. Что-то держало ее, и разобраться в причине не было возможности. Глаза с ужасом смотрели на выпуклую морду мчащегося локомотива. Вместе с ним накатывался стальной грохот. Обезумевшая Нина кричала, но не слышала себя. Чугунный клык сцепки, торчащий из пасти железного монстра, метил прямо в грудь. Еще мгновение – и последует смертельный удар!
Нина Брагина подпрыгнула в постели, как от разряда тока. Руки сжимали одеяло, разинутый рот застыл в немом крике, потные волосы тонкими сосульками свешивались на глаза. Девушка тяжело задышала, испуганный взор уперся в предрассветную хмарь за окном.
Это всего лишь сон, через несколько секунд сообразила она. Тело безвольно откинулось на подушку, в висках бумкали маленькие барабаны, окаменевшие пальцы с трудом освободили смятый пододеяльник.
Это всего лишь сон, мысленно повторила она. Но что он означает? Ведь бывают сны вещие! Сегодня ей предстоит поездка, но она же будет ВНУТРИ состава! И с ней едет Тихон Заколов.
При этом имени губы девушки несмело вытянулись. Ей надо подготовиться, одеться так, чтобы он наконец обратил на нее внимание. Им предстоят целых две ночи вместе! А что делать, если он полезет целоваться? Ну да, дождешься от него. Сначала надо, чтобы он взглянул на нее, как на выросшую девушку.
Нина быстро погрузилась в сладкую негу девичьих грез и прикрыла глаза, но надвигающийся поезд вновь ворвался в ее сознание, оглушив грохотом колес. Ей даже почудился прогорклый металлический запах железной дороги.
Все будет хорошо, отгоняя тревожные мысли, попыталась убедить себя Нина Брагина.
Глава 2
– Повезло тебе, Есенин, под праздник выходишь.
Дежурный офицер внутренних войск громыхнул связкой ключей. Замок в заветной двери на свободу трижды отчетливо щелкнул. Владимир Есенин, двадцать минут назад получивший справку об освобождении, профессионально отметил: замок сувальдный с пятью ригелями, по виду внушительный, но слишком прост для специалиста. В огромной личинке разве что ногтем ковырять нельзя.
Тяжелая дверь распахнулась с приглушенным приятным металлическим скрипом. Есенину такой звук нравился, напоминал долгожданное вскрытие солидного сейфа. Ворвавшийся поток света прорезал пыльную кубатуру и отсек ноги выше колен. Владимир невольно взглянул на скукоженные голенища старых сапог, другой обуви у него не было.
Офицер привычно осклабился:
– Не забывай нас, Есенин. Долго на воле не задерживайся. До новой встречи.
Владимир равнодушно покосился на довольное лицо офицера, ухмыляющегося заезженной шутке, и шагнул на свободу. Из хмурой тени в яркий свет. За спиной гулко захлопнулась дверь колонии, где он ел баланду почти пять лет, с осени семьдесят четвертого года.
Владимир стянул черную кепку. Примятый ежик поседевших волос распрямился, зажмуренные глаза ловили забытое тепло утренних лучей солнца. Казалось, на свободе и солнце светит по-особому.
Есенин оправдывал знаменитую поэтическую фамилию и время от времени по настроению выдавал злые рифмованные строки. Поэтому и клички как таковой не имел. Все звали опытного медвежатника – Есенин. Кто близко не был знаком, думал, что это и есть воровская кликуха.
В свои тридцать три года сухощавый Владимир выглядел старше, и не только из-за глубоких морщин, уверенно пробороздивших лоб, но и из-за тусклого уставшего взгляда узко посаженных маленьких глаз. Да и воровская специальность предполагала некий многолетний опыт. Впрочем, вскрывать любые замки подручными средствами толковый слесарь Вовка Есенин научился быстро и самостоятельно. Потом нужные люди свели со знающим человеком. Несколько уроков – и хитроумные сейфы утратили для Владимира магию неприступности, обнажив простую механическую сущность, прикрытую внушительной стальной броней.
За уроки пришлось выложить приличные деньги. Их можно было взять только в серьезном деле. Несколько дерзких ограблений прошли как по маслу. Птица счастья мельтешила пестрым хвостом, щекотала и раззадоривала, устилая вольную жизнь красивыми мягкими перышками. Но однажды вертихвостка-удача отвернулась, райская птичка обернулась когтистым коршуном – опера взяли Есенина с поличным. Пять лет за решеткой состарили Владимира. Из молодого самоуверенного парня он превратился в осторожного вора неопределенного возраста.
Шум подъехавшей машины заставил Есенина открыть глаза. К воротам лихо подкатила желтая «Волга» – такси. Мелкая казахстанская пыль уныло оседала на стеклах и капоте машины.
Передняя пассажирская дверца распахнулась, молодой смазливый парень азиатского типа с длинными черными волосами на прямой пробор суетливо подскочил к Есенину. Брюки широченными клешами скребли по земле.
– Привет, Есенин! Я за тобой, – парень растопырил руки, демонстрируя желание обнять вора.
Есенину приезжий был не знаком. Он окинул хмурым взглядом тощую фигуру и покосился на «Волгу» – нет ли там еще кого-нибудь? Но кроме любопытного таксиста в салоне автомобиля никого не наблюдалось.
– Ты кто? – холодно спросил Есенин.
– Я от Бека. Он меня к тебе послал.
– Как звать?
– Каныш Хамбиев. Бек Нышем кличет. Он приказал встретить и привезти к нему.
Молодой Хамбиев час держал таксиста в сотне метров от входа в колонию, наблюдая за воротами. Он хотел на скорости с эффектным разворотом подать машину и сейчас ожидал от известного вора благосклонного одобрения. Но Есенина не покидала присущая ему осторожность:
– К Беку? Зачем?
– Дело он наметил. Крупняк! – Каныш перешел на шепот, пугливо посмотрел на ощетинившуюся колючей проволокой стену колонии и скривился. – Поехали. Место тут гнусное…
Есенин оглянулся, ему показалось, что в амбразуре железной двери притаился хмурый, режущий холодом взгляд. Как достали его подобные созерцатели! И правда, подальше отсюда. Насиделся! Владимир влез на заднее сиденье «Волги», давно он не ездил в приличных автомобилях. Каныш развалился впереди.
– Шеф, трогай, – барским ьлглм приказал Хамбиев, развернулся, иронично оглядел старомодную одежду вора. – А я тебя видел, Есенин. Давно, вместе с Беком. Я тогда пацаном еще был, а вы уже дела крутили…
– За дорогой смотри, – грубо прервал парня Есенин. Не хватало, чтобы сопляк при таксисте трепался.
Каныш обиженно сжал губы, уткнулся в окно. Дальше ехали молча. Есенин ловил в зеркале заднего вида настороженные глаза водителя. Изредка вор оглядывался назад – все чисто. Но смутная тревога не покидала его.
Выйдя на свободу, Есенин первым делом собирался ехать к родителям. Они знают, что у него сегодня срок закончился. Ждут не дождутся небось. Завтра 1 мая – праздник. Он как раз к середине дня домой доберется. Мать стол накроет, принарядится, плакать будет. Отец в орденах выйдет. Как выпьет, начнет жизни учить. Вот в войну люди за Родину гибли, а сейчас молодежь совсем совесть потеряла, родителей забыла, из-за денег на преступления идет. И так далее в том же духе. Репертуар отца – ветерана войны, вечного борца за справедливость, был неизменным.
