Александр Пензенский
Шаги во тьме
Посвящаю эту книгу моей жене Ане, моей музе и главному мотиватору, с благодарностью за ее неизменное «пиши дальше».
Не знают, не разумеют, во тьме ходят.
Псалом 81:5.
© Пензенский А., 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
ВЕСНА 1910 года
Аптека, улица, фонарь…
Лужица крови, расплывающаяся вокруг головы лежащего на земле человека, в желтом фонарном свете казалась черной, будто мазутное пятно. Мужчина, стоящий у еле угадывающейся за пределами светового круга дощатой двери, наклонился к телу, проверил пульс, вздохнул и принялся собирать с земли сорванные с бельевых веревок не то пеленки, не то простыни. Методично, одну за одной, он поднимал их, встряхивал и аккуратно развешивал по местам. Закончив, он вернулся к бездыханному телу, достал из кармана ключ, отпер дверь, подпер ее каким-то чурбаком и, примерясь, чтобы не запачкаться, подхватил под руки труп и скрылся с ним внутри. Вернулся буквально секунд через двадцать-тридцать, огляделся, так и не попав сам под свет фонаря, и бесшумно закрыл за собой дверь. Где-то неподалеку начала отсчитывать время часовая кукушка, всполошив невидимую собаку, залившуюся истошным лаем. Тут же скрипнула дверь, и кто-то прохрипел сдавленным полушепотом:
– Цыган, едрить твою, прости господи! А ну, замолчь! Ей-богу, утоплю скотину!
Цыган обиженно всхлипнул, тявкнул в последний раз, погремел цепью, видно, прячась в будку, и вокруг снова стало тихо.
* * *
Осень пролетела в хлопотах – обустраивались на новом месте, привыкали к провинциальному ритму жизни, развешивали фотографии и занавески, наводили бытовые, но важные знакомства: с булочниками, модистками, цирюльниками – людьми хоть и не всегда спокойными, но мирными, к криминальной среде никоего касательства не имеющими. Вроде бы только разобрали узлы и чемоданы, а уже улицы замело непривычно белым для петербуржцев снегом. А вот первая зима тянулась невыносимо долго: в отличие от круглосуточно бодрствующего Петербурга, маленький и уютный Елец ложился вместе с солнцем, а оно, как всем известно, зимой работает в четверть силы. Вот и город редко гасил окна позже шести пополудни, и лишь уличные фонари, нахохлившиеся галки на заборах да поджимающие под теми же заборами хвосты бездомные собаки слегка оживляли ночной пейзаж. Потому Константин Павлович с огромным воодушевлением встретил грохот ломающегося на Сосне[1] льда – с воодушевлением и с надеждой на то, что вместе с рекой пробудится и местная жизнь, удлиняясь минута за минутой вдогонку за световым днем и за уплывающими вниз по течению седыми льдинами.
И в первую же елецкую весну, как только сошел снег, посветлела в реке вода и высохла бурая уличная грязь, сложилась у Константина Павловича традиция: после утреннего кофе он, если позволяла погода, выходил из дома, спускался мимо громадины Вознесенского собора по Миллионной к реке, кланяясь по пути знакомому, подолгу потом стоял на берегу, глядя на рыбацкие лодочки и ползущие через Сосну по дальнему мосту поезда, постояв, поднимался обратно к себе на Торговую, усаживался с утренней газетой на скамеечку напротив синематографа «Экспресс» и читал, вдыхая ароматы свежей выпечки. Дочитав, возвращался домой, предварительно забрав из булочной уже по обыкновению приготовленный для него сверток, а дома уж ожидали его привычный завтрак и неизменно улыбчивая Зина.
Нынче погода позволяла – ливший всю ночь дождь перед рассветом успокоился, а утреннее майское солнце на пару с ветром умудрилось даже подсушить тротуары. Лучше и не придумаешь для последнего весеннего понедельника.
Сегодняшняя газета была по-провинциальному скудной на интересные новости. Хвалили новую картину «Коробейники», показываемую в том самом «Экспрессе», перепечатывали столичную хронику, целый разворот посвятили елейностям относительно благотворителя, облагодетельствовавшего городской парк новшествами. Константин Павлович пробежался по объявлениям: Маршалы пока еще привыкали к новым реалиям, и Зина, к примеру, все никак не могла подобрать портниху. Половину газетной страницы занимала реклама Липецкого курорта – расписывались чудодейственные свойства местных минеральных вод, торфяных ванн и припарок, даже крупным шрифтом была пропечатана цитата профессора Боткина: «Грязь – это будущее Липецка». Константин Павлович мысленно пожелал приятному и очень ухоженному городу все-таки избежать такого будущего и поежился от воспоминаний о той самой прославляемой воде.
В самом начале мая, когда день уже подрос достаточно для продолжительных поездок, побывали они с Зиной в соседней губернии, в том самом Липецке. Городок произвел на Константина Павловича очень благоприятное впечатление – тихий, зеленый, покойный. Пожалуй, даже еще уютнее, чем Елец. На улицах удивительно чисто, будто ты не на тамбовщине, а где-нибудь в Саксонии.
Заселившись в курортную гостиницу (целью поездки были те самые воды и грязевые ванны), супруги прогулялись по местному «Невскому» проспекту, поотражались в витринах довольно приличных лавок, вышли к набережной канала, очень благоустроенной, без единой прорехи в мостовой и с электрическими фонарями, сделали небольшой круг через чудесный парк в английском стиле и вывернули к небольшому новенькому бювету с белыми колоннами. Внутри, в прохладе и под тихое, успокаивающее журчание, милая смотрительница в белом переднике и крахмальном чепце специальным ковшиком набирала из-под струи целебную воду в стеклянные стаканчики и подавала страждущим. Таковых было довольно много – то ли неожиданная жара способствовала, то ли и вправду вода обладала чудодейственной силой, но пришлось даже немного подождать своей очереди. Получив стакан, Маршал недоверчиво понюхал содержимое. Пахло серой. Посмотрел с сомнением на Зину – та уже свою порцию выпила, и явно с удовольствием. Но у Константина Павловича взаимности с липецкой лечебной влагой не случилось – он сделал осторожный глоток, вполголоса обозвал этот эликсир «водой с лягушками» и твердо заявил жене, что ни пить это больше не станет, ни в ванну с «будущим Липецка» не полезет. Особенно ежели после придется смывать грязь этой самой водою. Потому из приятных воспоминаний о Липецком курорте остались у господина Маршала только семейная фотография от ателье Цаплина, ужин в гостиничном ресторане да пьянящий ночной аромат цветущей черемухи.
Наконец, перелистнув последнюю страницу, Маршал поднялся, опустил газету в урну, щелкнул крышечкой часов, дабы удостовериться, что не выбился из графика, и повернул в сторону дома. Но тут же споткнулся о пристальный взгляд. На соседней скамейке сидел хорошо одетый господин лет пятидесяти, очень театральной наружности: большой благородный нос с круглыми очками в тонкой золоченой оправе, из-под шляпы были видны остриженные в кружок молочно-белые локоны, а завершала образ окладистая седая борода – вылитый
