Игорь Евдокимов
Дело о шепчущей комнате
Декабрь, окрестности Стрельны
– П-п-постольский, ты скоро там?! – сварливо прокричал Корсаков, стуча зубами почище испанских кастаньет. Он задрал голову и попытался рассмотреть друга, забравшегося на ветку дерева и вглядывающегося в ночную темень, что уже было задачей нетривиальной. На ресницы лип снег, он же приставал к шарфу, закрывшему нижнюю половину лица.
Жандармский поручик Павел Постольский понимал, что Корсаков зол. Как минимум по тому, как Владимир обращался к нему по фамилии, хотя обычно обходился именем. И, в принципе, Постольский признавал за другом право злиться. Поручику попалось донесение о неких странных событиях, произошедших на деревенском погосте под Стрельной (якобы там восстал из гроба недавно похороненный крестьянин из зажиточных). Информация заинтриговала Постольского настолько, что он направился к своему непосредственному командиру, ротмистру Нораеву, испросить разрешения провести небольшое самостоятельное расследование. Начальство скептически усмехнулось – но согласилось. Вот и отправился поручик морозным декабрьским днем на кладбище в тридцати верстах от столицы. А Корсакова уговорил составить компанию, для уверенности. Владимир ворчал и ныл, но друга решил не бросать – все-таки Постольскому пока не хватало опыта, и встреча с чем-то действительно зловредным могла окончиться плачевно.
Ничего «действительно зловредного» на кладбище не обнаружилось. Отрывшиеся из могил покойники (представлявшиеся Постольскому) оказались двумя крайне нетрезвыми (от принятого на грудь для храбрости спиртного) гробокопателями. Пойманные мерзавцы были поручены деревенскому старосте с наказом передать уряднику[1], когда тот появится. А Павел и Владимир отправились под вечер верхом обратно к станции пригородной чугунки[2]. Поначалу Корсаков не отставал от поручика с крайне остроумными (по его мнению) шуточками и предложениями, куда еще Постольский мог бы употребить свои усилия. Однако вскоре настроение у обоих переменилось.
Кроваво-красное заходящее солнце закрыли тучи, за какие-то несколько минут обрушившие на всадников снег и буран. Видимость упала до нескольких метров, а от лютого ветра не спасали даже корсаковская медвежья шуба и бобровая шапка. Дорога, еще недавно наезженная и широкая, перестала существовать. Даже в памятный канун Рождества в Москве, когда Постольский прорывался к Дмитриевскому училищу, метель не была такой яростной. Сейчас же Павлу вспомнились рассказы бабушки, утверждавшей, что свист ветра в буран может казаться то воем волков, то плачем ребенка. И, прислушиваясь к стенаниям стихии, поручик понял, насколько те истории были правдивы. В какой-то момент путники поняли, что окончательно сбились с пути. Тогда-то Постольский и решил забраться на дерево и попытаться разглядеть хоть какие-то следы человеческого жилья вокруг.
– Боже ж ты мой, Постольский, ты там что, видом любуешься? – напомнил о себе Владимир, держащий под уздцы двух усталых лошадей.
– Было бы чем любоваться! – откликнулся Павел. – Не видно ни зги! Хотя… Погоди-ка…
Он прищурился, попытался защитить от снега глаза, прикрыв их ладонями, и еще старательнее вгляделся в черно-белую круговерть вокруг. Показалось? Или действительно мелькнул вдали теплый оранжевый огонек?
– Кажется, я что-то вижу! – крикнул Постольский.
– А конкретнее? – съязвил Корсаков.
– Свет какой-то! Возможно, чей-то дом рядом!
– В какой стороне?
– Туда! – махнул рукой в сторону едва видимого огонька Павел.
– Понял! Погоди! – попросил Корсаков.
Когда Постольский спустился, его друг уже выудил из-под шубы круглый предмет знакомой формы и поднес почти вплотную к глазам, чтобы хоть что-то разглядеть.
– Это что, компас? – удивленно спросил Павел. – Ты таскаешь с собой компас?
– Я много чего таскаю с собой, – глухо, но невозмутимо отозвался из-под шарфа Корсаков. – Никогда не знаешь, что может оказаться полезным. Или спасти нам жизнь. В такую метель мы бы ни за что не смогли выдерживать направление. Ходили бы кругами, пока не околели. Но с компасом я знаю, что нам надо… – Он замолчал, вглядываясь в показания на круговой шкале, но вскоре продолжил: – Нам надо на северо-восток! Allons-y[3], дружище!
Постольский вынужденно признал правоту друга – определить направление в столь отвратительную погоду у него бы не вышло. Далекий свет в надежные ориентиры также не годился, его регулярно скрывал из виду густой снег. Но, следуя показаниям компаса, Владимир и Павел неуклонно выдерживали выбранное направление. Брести приходилось пешком, таща за удила лошадей. Оставалось надеяться, что они не разминутся с жилищем – в такой буран немудрено было пройти мимо двери, находясь буквально в метре от нее.
Им повезло. Спустя минут десять огонек начал становиться все ярче и ярче, пока Корсаков и Постольский не очутились перед парадным портиком довольно большой усадьбы. Крыша и крылья здания терялись в снежном хороводе. Если бы не пяток лучащихся теплым светом окон, отблеск которых и разглядел Павел, они бы ни за что не заметили его за метелью.
Владимир поднялся на крыльцо, взялся за тяжелое медное кольцо на дверях и постучал. Действие пришлось повторить раза три. В конце концов дверь приоткрылась и на них настороженно взглянул слуга с подсвечником в руке.
– Замечательно! – обрадовался Корсаков и стянул с лица шарф. – Любезный, пусти-ка нас согреться и сообщи хозяевам, что к ним прибыли граф Владимир Николаевич Корсаков и поручик Павел Афанасьевич Постольский. Да кликни кого-нибудь позаботиться о лошадях.
Говорил он дружелюбно, но напористо. Вряд ли слуга оставил бы их на улице в такой буран, захлопнув дверь перед носом, но допускать даже малейшей подобной возможности Владимиру явно не хотелось. Постольский тут был с ним полностью согласен. Решение вежливо напроситься в гости еще можно было счесть относительно бонтонным, а вот попытка вломиться в поисках крова, вышибив входные двери, имела все шансы встретить легкое непонимание хозяев дома. Как минимум.
Слуга, надо отдать ему должное, препираться не стал, а распахнул дверь, позволяя Владимиру и Павлу пройти. Затем он кликнул другого лакея, которому поручил принять у гостей верхнюю одежду и проводить в гостиную, а сам отправился сообщать о внезапном визите владельцам усадьбы. О лошадях также не забыли, пообещав разместить в хозяйских конюшнях.
* * *
Парадная гостиная располагалась рядом с холлом. Постольский сразу же понял, что в обиходе комнату называли не иначе как «голубой» – этот цвет там доминировал. Стены, кресла, диваны – все было выдержано в единой гамме. На вкус Павла, чуть не отдавшего Богу душу в буране, вышло холодновато. Из общей цветовой гаммы выбивались ломберный стол (естественно, покрытый зеленым сукном), пышущий пламенем камин да яркая люстра, висящая под изгибающимся белым потолком, украшенным богатой лепниной. В углу возвышалась роскошная рождественская ель с шестиконечной звездой на макушке.
Кроме них в комнате собрались еще
