Запах снега
Глава 1
Запах снега
(Вонючка)
Автор благодарит: Евгения Львовича Некрасова — за литературную помощь, Сергея З. за техническую помощь, Ивана Блажевича и Юрия Паневина — за помощь. Также большое спасибо читателям Самиздата за поддержку и комментарии.
Пролог
Лёшка быстро карабкался по узкой тропинке. Обрыв к морю был ничего себе, глянешь вниз — сердце холодит. Прибой ласково лизал крошечные камни, плеска с высоты уже не слышно. Дальше только море. Голубое, сияющее, бесконечное. Сентябрьский денек жаркий, совсем летний. Лёшка потряс башкой, провел ладонью по волосам, «ежик» почти высох. Нужно поторапливаться, мама, должно быть, уже борщ на стол ставит.
Лёшка в последний раз обернулся на синеву. У стыка слепящего горизонта угадывалась узкая тень миноносца. Граница на замке.
Тропинка вилась меж бурьяна, крепко пахло высушенной до ломкости полынью и немножко осенью. Лёшка поправил болтающуюся через плечо полевую сумку и поднажал. Маме волноваться совершенно незачем, и так не привыкнет, что сын в одиночестве купаться бегает.
Лёшка и сам к одиночеству не привык. Временное это состояние, переходное. В новый коллектив почти влился, — класс нормальный, ребята сознательные. Алексею Трофимову не привыкать школу менять. За свои двенадцать лет чуть ли не половину Союза объехал. Служба. Сейчас, правда, до школы мотаться далековато. С назначением отцу тянут. Уже третий месяц на даче семья живет. Отец целыми днями в штабе округа пропадает, а жена с сыном морским воздухом дышат, да потихоньку быт обустраивают. Половину вещей уже распаковали. Дачу снимали старинную, дореволюционную. Стены в облупленной штукатурке, лепнина дурацкая. Отрыжка прошлого, одним словом. Окраина. Но сам город у моря Лёшке нравился. Вольный, со славными традициями матросских восстаний и большевистского подполья, со смешными Фонтанами без фонтанов, каштанами и платанами-бесстыдницами. И, конечно, морем. Даже жаль, что жить здесь долго не придется. Куда дальше батю направят? Хорошо бы на Дальний Восток, там сейчас комдиву Трофимову самое место. Честно говоря, Лёшка уже скучал по нормальной гарнизонной жизни, с понятным и строгим расписанием, с подтянутыми и веселыми красноармейцами, с вечными хлопками винтовочных выстрелов с близкого стрельбища и ухоженными просторными конюшнями.
Лёшка срезал угол, перемахнул через обветшавший забор и оказался в запущенном саду. Вон она, бывшая барская веранда, пыльными стеклами поблескивает. И борщом уже пахнет.
Лёшка вылетел к дверям и замер. Батя сидел на растрескавшихся ступеньках крыльца, дымил. Кивнул сыну, аккуратно замял-затушил папиросу о ноздреватый камень:
— Купался?
— Ага, окунулся попутно.
— Добро. Иди, похлебай. Разговор есть.
Лёшка торопливо метал ложку в рот, сглатывал наваристую гущу. Отцовская тарелка стояла нетронутой, островок густой сметаны медленно таял-расплывался. Батя остался курить на ступеньках. И мама молчала, звякала посудой в буфете. Что-то дрянное случилось. Отец днем дома, мама сама не своя. Видно, с назначением что-то не так вышло. Небось, в глушь направили. На Орловщину или в Кинешму какую-нибудь, где с тоски взвоешь. Да ладно, не в первый раз. Прорвемся. Красная Армия везде в полной готовности обязана находиться.
Сквозь марлю, подвешенную в дверном проеме, было видно, как встал старший Трофимов. Крепкий, коренастый, в домашней гимнастерке с еще старыми, отмененными знаками конной разведки в петлицах. Лёшка отпихнул тарелку с остатками борща, хлебнул из чашки прохладного компота и выскользнул из-за стола.
На ступеньках дохнуло приморской жарой. Лето не сдавалось. А в Кинешме, небось, уже грибы собирают. Там леса, чащобы. Впрочем, почему обязательно в Кинешме?
— Налопался? — отцовская рука легла на затылок. — Поел, водные процедуры провел, хорошо. Разговор у нас невеселый будет.
* * *
Лёшка тупо смотрел в стол. Голова соображать отказывалась. Вот крошки лежат. Мама смести забыла.
— Бать, ты же орденоносец.
— Усугубляет, — отец усмехнулся. — Те заслуги давно были. Переродился, личину изменил. Румынская разведка за вербовку орденоносного комдива уже давно премию хапнула. Керосином и спичками, небось, взяли, мамалыжное племя.
— Бать, да как ты шутить можешь?
— Какие уж шутки. Боец я, Лёха. Не привык на тылы оглядываться. Полтора десятка лет прошло как Гражданскую закончили. Вроде кругом свои. Не сообразил.
— Так свои же кругом! Разберутся!
Отец, молча крутил портсигар короткими пальцами. Зато мама тихо сказала:
— Лёшик, ты дядю Борю вчера вспоминал. С ним разобрались? Может, еще и разберутся. Только теперь и могилки уже не найдешь.
— Мам, не говори так! Одна ошибка еще не показатель!
— Ты кулаки-то разожми, — пробормотал отец. — Здесь не прорубишься. Здесь по-иному требуется. Так, как мы не умеем. Я в партии с 18-го года. Скрывать мне нечего. Завтра-послезавтра меня возьмут. Товарищи надежные в штабе еще остались, предупредили. Только суда партийного ждать глупо. По-другому они сейчас судят, мля…
— Егор! — резко сказала мама.
— Чего там, — отец щелкнул ногтем по портсигару. — Лёха с сегодняшнего дня взрослый. Как ни крути, не верти — взрослый. Посему, лирику отставляем. Уходить нам нужно. Драпать.
— Куда⁈ — ахнул Лёшка.
— Да уж не за румынскую границу, — отец хохотнул. — Не примут, пожалуй. Да я и сам их на дух не выношу. Есть местечко. Укромное. Секреты выдавать там некому. Отсидимся. Так что решай, Алексей. Останешься — мы поймем. Страна тебя вырастила, воспитала. Учиться тебе нужно, а там и в комсомол вступать. Сын за отца, как говорится, не ответчик.
— Именно, что говорится, — язвительно вставила мама. — Детдом, да полное бесправье.
— Какой детдом⁈ — Лёшка побледнел. — Вы что⁈ Они же ошиблись. Дураки в органах, а может вообще какой-то вредитель окопался. Наверное, надо переждать. Ты, бать, лучше знаешь. И никакой измены тут нету. Пусть серьезно разбираются. Без горячки. Вы с мамой и есть самый, что ни на есть трудовой красноармейский народ.
— Точно, олицетворение народное, — отец усмехнулся. — Значит, имеем право на отпуск? Тогда собирайся, Лёха. Походная форма одежды. Налегке двинем. Собирайся, только у окон не слишком мелькай.
* * *
Сумерки навалились быстрые, южные. За окном шелестел листьями виноград, с моря долетал соленый ветер. Лёшка подравнял стопку учебников на этажерке, сел на подоконник, на миг зажмурился. Прощай, комната. Сколько их еще будет? Служебных, съемных, городских и гарнизонных?
Мама за стеной уже не плакала. Злые всхлипывания прекратились, возилась, вещи в третий раз перебирала. Лёшка решил сумку не набивать. Только нож перочинный, компас, да новый электрический фонарик. Ну, штаны новые, да ботинки, хоть и жаркие, но добротные. Батя предупредил, чтобы о теплом шмотье не забыли.
Сколько там еще задержимся? До зимы? Вдруг дольше? Отстанешь в школе, потом придется нагонять. Могут и на второй год оставить.
— Лёшик…
Готовы. Чемоданчик, рюкзак, да еще узел с теплой одеждой. Лёшка с облегчением увидел отца в военной форме, — боялся, переоденется батя, а в гражданке он какой-то… неправильный. А так — полевая форма, привычно надраенные сапоги, два ромба на черных петлицах. Только фуражка старая, любимая, вылинявшая, чуть сломанная. Ну, не на парад, это уж точно.
— Что там у тебя, брат, в резерве?
Лёшка предъявил сумку. Фонарь отец забраковал, — с батареями проблемы будут. Лучше взять учебник математики, — первая из наук, в бою без нее никуда. Да и нагонять по ней труднее.
Лёшка поставил фонарик на полку, рядом с оловянным буденовцем, высоко вскинувшим шашку. Глянул на второго конника, — с сигнальным горном. Несите караул, товарищи. Все разъяснится.
Родители сидели в темноте.
— Учебник взял. Еще две тетради и карандаши.
— Толково, — рассеянно одобрил отец.
— Лёшик, присядь на дорожку, — прошептала мама.
Все шелестел, шелестел за окном виноград. По улице кто-то прошел, заливисто рассмеялась девушка. К клубу на Даче Ковалевского народ потянулся…
— Ну, пора, товарищи отпускники, — отец тяжело встал, подхватил с кровати длинный сверток.
— Бать? — с тревогой прошептал Лёшка, угадав под брезентом приклад карабина и ножны шашки.
— Не дури, — с досадой сказал отец. — Это для тамошней жизни. Места глухие. Охота, опять же. Да и мало ли что. А по своим я сроду не стрелял. Матери с узлом помоги.
Лёшка