Елизавета Дворецкая
Клинок трех царств
Княгиня Ольга – 15
Глава 1
Земля Русская, Киев
12-е лето Святославово[1]
Шагнув в ворота, Правена охнула и попятилась, отчего наткнулась спиной на Витляну.
– Святы деды!
И было чего испугаться – посреди двора стоял Один. Выглядел он как рослый, плечистый мужик лет сорока или чуть больше, с густо загорелым, обветренным лицом, с побелевшими рубцами многолетней давности, а правый глаз его закрывала старая повязка из потемневшей кожи. Скрестив руки на обнаженной груди, так что мышцы на плечах вздулись буграми, он пристально смотрел на девушек в воротах, и его взгляд ощущался как острие копья, нацеленное прямо на тебя.
– О! – Витляна выглянула из-за ее плеча. – Не бойся. Он здесь живет. Он нас не тронет. Ну, наверное.
– Кто это? – Изумленная Правена медлила, не решаясь войти во двор.
– Это какой-то человек… он когда-то очень давно был в дружине Хельги Красного, ходил с ним во все его походы по южным морям. А недавно вернулся, нынешней весной. Пестрянка его снова приняла в дом.
– Девы красные, заходить будете? – осведомился челядин, отворивший им дверцу в воротной створке.
По всей повадке его читалось: раз уж пришли, занятых людей от дела оторвали…
– Заходи, ну! – Витляна слегка подтолкнула Правену.
– Удхол, банаат! – обратился к ним одноглазый, но тут же добавил на северном языке: – Заходите, девушки.
Хриплый голос его звучал грубо, но чувствовалось, что он пытается сделать его любезным.
– Хейльду![2] Я не тролль из Хель и не драуг из кургана. Мое имя – Агнер, а прозвище мое вы угадаете сами. Оно начертано у меня на лице острым мечом сарацина.
Пока он говорил, две девушки, опомнившись, прошли в ворота и остановились перед Агнером, во все глаза его разглядывая – особенно Правена, видевшая его в первый раз. Витляна, как племянница хозяйки, уже бывала здесь, и он попадался ей раз-другой. Она не была любопытной, но такой человек кого угодно заставит обернуться.
– Агнер… Одноглазый? – предположила Правена.
– Мазбут! Истинно так! – Агнер ухмыльнулся в бороду – русую, с проблесками седины и двумя-тремя косичками, на которые были надеты серебряные бусины. Длинные волосы тоже были заплетены в несколько кос, указывая на его жизненный путь: воинский, в отрыве от какой-либо другой семьи, кроме дружины вождя. – Кого вы здесь ищете – саеду[3] Фастрид?
– Нет, Агнер, зачем им такая старуха? – раздался женский голос со стороны хозяйской избы. – Они пришли за кое-кем помоложе. Сегодня Ярила Зеленый.
– А кто это? – Агнер обернулся к дому. – Разве здесь такой живет?
– Это не человек, это праздник в честь одного бога вроде Бальдра. Сегодня наступает лето[4], и все девушки идут гулять в рощу. Ты еще помнишь, что такое начало лета? Или забыл в тех краях, где кроме лета и нету ничего?
Под навесом стояла сама хозяйка дома – Пестрянка, как ее звали с рождения, и Фастрид, как ее прозвал варяг Хельги Красный, ее будущий муж, еще в то время, когда почти не знал славянского языка. Хельги уже почти двадцать лет не было в живых, но Пестрянка продолжала носить варяжское имя в память мужа. Ради той же памяти она и на Агнера смотрела почти с нежностью. Он был из того десятка датчан, которых привел с собой Хельги Красный, когда впервые прибыл из Хедебю в Хольмгард. А было это давным-давно – в первый год, как Ингвар и Эльга начали править в Киеве. Вместе с Хельги Агнер ушел на Хазарское море; через год Фастрид получила весть о смерти мужа, но среди вернувшихся остатков его дружины Агнера не было. Появился он лишь этой весной, вынырнул из гущи печенежского торгового каравана, прибывшего на левый берег Днепра у витичевского брода, да еще привел трех верблюдов, груженных разным дорогим товаром. Фастрид не сразу узнала Агнера – когда они виделись в последний раз, он имел два целых глаза, а к тому же двадцать с лишним лет под раскаленным южным небом, среди превратностей торговых и военных походов между Хорезмом, Багдадом, Царьградом, Итилем и даже Страной Сина, изменили его сильнее, чем если бы он просидел эти двадцать лет в Киеве.
Немало же эти три верблюда, ведомые тремя смуглыми рабами, поразили жителей киевской улицы на Олеговой горе. Фастрид не верила глазам – что это к ней. А узнав наконец Агнера, разрыдалась. Давно она не плакала, но знакомые черты, когда она различила их под темным загаром, морщинами и шрамами, слишком ясно вызвали в памяти далекую молодость и ее недолгое – всего-то четыре года – счастье замужества.
– Если это то начало лета, которое я помню, – ответил Агнер, – то девушки гуляют не одни, а с парнями. Если так, то они пришли куда надо, валлах[5]!
– Да уж – лучше моего парня во всем Киеве не сыскать! – с явной гордостью улыбнулась Фастрид.
– Мне нужно отгулять с девушками за все двадцать лет! – сказал Агнер, как будто хозяйка могла иметь в виду его.
– И тебе нужно для этого двадцать девушек? – невольно засмеялась Правена.
– Для начала хватит двух, машаллах. – Агнер ответил выразительным взглядом единственного глаза, дескать, вот этих двух.
– Идите сюда, девушки! – позвала Фастрид. – Не бойтесь, это страшилище вас не тронет. Влатта в девичьей. Я уж посылала Жалёну ее разбудить.
Поклонившись хозяйке, Витляна и Правена сторонкой обошли Агнера и направились к девичьей избе, где жили служанки Фастрид; своих дочерей или других родных по крови женщин у нее в доме не было. Правена поглядывала на Агнера вытаращенными глазами, как на страшного лохматого сторожевого пса, который вроде бы сидит спокойно, но как знать, что ему покажется? Но потом сама усмехнулась своему страху: хоть он и страшный, а вроде не прочь посмеяться, едва ли такой человек может быть опасен. Трусихой она не была, да и, будучи дочерью старого княжьего воеводы, повидала людей, отмеченных превратностями воинской жизни. Просто растерялась от неожиданности.
Влатта, как водится, сидела на лавке в одной сорочке, потягивалась и зевала. Очень она напоминала едва проснувшуюся зарю: на пухлых щеках алел румянец, пышные золотистые волосы стояли вокруг головы облаком перепутанных лучей, а томные глаза цвета утреннего неба явно взывали о живительном дожде из умывального кувшина.
– Будьте живы! – При виде подруг она встала и лениво поклонилась. – Неужто пора уже? Рассвело едва.
– Глаза протри, – снисходительно посоветовала
