Лена Буркова
Так громко, так тихо
Я, конечно, скажу, что все персонажи и ситуации – сплошь выдумка. Но вы, конечно, верить мне не обязаны.
Диане, маленькому воину большого мира
И жуткое ощущение одиночества пробирается под одеяло – в воскресенье, ровно в три часа ночи. Ощущение неприкаянности и полной потери своего племени и рода. В темноте закупоренной комнаты невозможно разобраться:
как я тут оказалась?
почему я тут оказалась?
разве к этому я стремилась?
Дизайн обложки и иллюстрации Натальи Патовой.
Благодарим художника за любезно предоставленные рисунки.
© Лена Буркова, 2021
© Лена Буркова, изменения, 2023
© Наталья Патова, иллюстрации, 2023
© ООО «Издательство «Лайвбук», 2024
Первая
Понедельник
В шесть утра гремит будильник.
Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.
Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.
Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.
Выхожу в темноту снулого двора, глядя на неровности асфальтового покрытия. На мятые окурки. На обрывки полиэтиленовых пакетов. На следы стертой резины.
Переступаю.
Чувствую между позвонками ключ.
Трещит. Крутится. Обеспечивает бесперебойное функционирование механизма. Прокладывает путь к автобусной остановке. Вскидывает правую руку, заставляя маршрутку номер девять экстренно затормозить.
– Проходим! Проходим! Не задерживаем рейс!
Прохожу в обшарпанный салон.
Не задерживаю рейс.
Горстью монет оплачиваю дискомфортное путешествие.
Окутанная запахом топлива, табака и мокрой обшивки, впиваюсь когтями в желтый поручень, в рассадник чесотки и лишая. Болтаюсь из стороны в сторону, словно тряпка в незакрепленной центрифуге. Тычу локтями, коленями, копчиком в лица мужчин, старательно изображающих дрему, дрыгающих ступнями под ревущий из динамиков шансон, отбивающих ритм мозолистыми пальцами.
– От старого кладбища до метро – глухая пробка, – осаживает ржавого коня водитель.
Облегченно вздыхаю.
– Дык давай через дворы, брат! – тут же просыпается брат брата.
Втянув живот, вальсирую к выходу.
– Оно нам надо – в стояк тащиться?
Прыгаю со ступеньки в широкую лужу и оставшиеся два километра топаю пешком.
Начинает светать.
Город-миллионник отряхивается от ночи, как цепной чумазый пес.
Голуби, отдыхающие на гудящих линиях электропередач, глядят на меня и на других пехотинцев – злых, укутанных в куртки и пончо, в шапки и платки, в хандру и депрессию, – свысока: мол, какие же недалекие эти двуногие особи, гробят единственную и драгоценную жизнь свою ради бумажек, ради грызни с такими же кожаными сосудами. Вороны насмешливо поддакивают: да-да-да-рр, ду-рр-аки, да-да-да-рр, не-веж-ды. Я открываю рот, чтобы присоединиться к единодушным птичьим возгласам, чтобы всласть посмеяться над болванами, как вдруг вспоминаю о своей человеческой сущности и скучности.
Сокрушаюсь.
Ущемляюсь.
Захлопываюсь.
– Мерзкие существа! – шипит подбитый едкой миной однополчанин. – Мерзкое утро! Мерзкая контора! Да гори оно все синим пламенем!
Раненый боец круто разворачивается – и, костеря понедельник, уползает с передовой. Встречные солдаты почтительно расступаются: однажды и нас сцапает нервный срыв, однажды и мы станем жертвами грандиозного припадка, быстрей бы, а?
Преодолев окопы и впадины, оставив неоперенных сослуживцев позади, добираюсь наконец до зебры и – на красный свет светофора, игнорируя машины, мотоциклы, велосипеды, – автопилотом вливаюсь в русло невыспавшихся трудяг.
Би-и-ип! Дры-ы-ынь! Пешеходы, вы что – в край очумели?!
Отдышавшись после внепланового спринта, толкаю стеклянные двери метрополитена: здравствуйте – траншея – блиндаж – металлоискатели – система распознавания лиц – платформа – жители злосчастного Вавилона, ругающиеся на всех языках постсоветского пространства, – и с третьей попытки захожу в вагон, в варево обездвиженных и обезличенных созданий.
Фыркая и захлебываясь лацканами, герметизируются автоматические двери.
– Эй!
Вдох. Подтягиваюсь.
– Осторожно!
Выдох. Уплотняюсь.
– Не пихайтесь!
Асфиксия. Утрамбовываюсь.
Приспособившись к внешней среде, акклиматизировавшись с помощью неизбежной мутации, включаю режим энергосбережения.
Время в пути до точки Б, до места, в котором мне не место, – 37 минут.
* * *
В точке Б, в корпусе 2, в кабинете 510 – яркий суррогатный свет. Высокий потолок. Гигантские окна с закрытыми жалюзи.
Неподдельная атмосфера аквариумной изолированности.
Что происходит на улице: дождь или снег? мир или война? да какая, в сущности, разница?
Плавники выпрямлены. Рот сжат. Чешуя отполирована до стерильной чистоты.
Сосредоточенность.
Напряжение.
Унификация.
Со всех сторон таращатся огромные и страшные люди.
На маленькую меня.
Большой-не-друг-ты-мне, он же руководитель учреждения, следит за каждым. Заглядывает в дверные проемы. В мигающие мониторы. В открытые вкладки.
Щурится, браконьер.
Щурится начальница.
Цокает:
– Несем труды и заботы?
Несем. Приносим. Доносим.
Тут такое любят.
Следить. Вынюхивать. Контролировать.
Система государственных организаций только поначалу поражает своей тоталитарностью.
Потом привыкаешь.
Потом понимаешь, что существует четкая иерархия.
И ты – на самом дне.
На дне дна.
Никаких перспектив.
Заходи в браузер инкогнито. Бей челом. Старайся или не старайся изображать бурную деятельность. Неустанно удерживай в поле зрения злопыхателей. Будь педантичным, вкрадчивым, осмотрительным.
Перспектив – никаких.
Все, что тебе нужно, и все, что тебе остается, – это выполнять свои рабочие функции, чтобы в конце месяца получить небольшую сумму на счет, чтобы на сумму эту купить еду, чтобы еду эту поглотить и переварить, чтобы позже, как положено, вытащить из себя какую-никакую силу и вернуться к делу. К выполнению рабочих функций. К режиму инкогнито. К челобитным. И так далее. И далее. И далее. И тому подобное.
– Чего тебе еще не хватает-то? – спрашивают важные люди, восседающие на солидных постах. – Чего ты нюни распускаешь? Дурачок, что ли? Цени то, что есть. Не какой-нибудь шарашке-однодневке здоровьице свое продаешь. А учреждению! Учрежде-е-ению! Тут тебе и официальное трудоустройство, и стабильность, и почет! Поэтому, слышь ты! Да-да, ты! Знай свое стойло. Запомни свою касту. Не выеживайся. Служи тихо да безропотно – и, быть может, не тронут, не столкнут, не размажут. Быть может, пропашешь здесь до самой пенсии. До геморроя и седин. На одной должности. Ибо непокорный непокорен не человеку, но руководителю организации, который и дает нам рабочее место. Ощущай себя ничтожеством молча. Взгляд опусти! Опусти взгляд! Брюхом приземляйся на острые мечи сансевиерии! Усек? Разумеется! Хвост заячий поджал? То-то же!
– То-то же, сотрудник отдела эксплуатации! – поучительно размахивает указательным пальцем прибывшая из мезозоя начальница. – За опоздание полагается наказание! В назидание другим нарушителям! Согласны же? Согласны? А ну-ка соглашайтесь!
– Не соглашусь, елки-да-палки!
– Что? Что-о-о? Повторите-ка?
– Глубокоуважаемая! Если уж говорить начистоту, то все мы понимаем: прав не тот, кто истинно прав, – а тот, кто больше прав имеет.
– Экая мудрость от человека с низкой квалификацией! Из какого такого цитатника вы ее почерпнули?
– Из жизненного, елки-да-палки!
– В вашем жизненном цитатнике шаблоны объяснительных предложены? Нет? Тогда составьте их самостоятельно!
– Что сделать? Что-о-о сделать? Повторите-ка, моя вы до изморози совестливая командующая, с тщательно выскобленной нормальностью?
– Тьфу! – супится и гневается начальница. – Поменьше бы вы трепались – умнее бы выглядели!
– Умнее уже неку…
– Молчание, ежели не знаете, золото! А вы, вероятно, беднее всякого бедняка!
Совестливая до изморози командующая – на еженедельной исполинской планерке. Прикладывает руку к козырьку. Подает рапорт. Разбрасывается золотом.
Я, массовик-затейник, – на получасовой еженедельной передышке. Катаюсь на стуле из черной искусственной кожи. Рву линолеум. Легкомысленно порчу государственное имущество. Пользуясь случаем, спрашиваю девочку из отдела:
– Откуда такая нелепая традиция: вставать, когда входит руководитель учреждения?
– Хм, хм, хм… – бормочет девочка из отдела, заправляя за аккуратные ушки аккуратную карешечку. – Так принято.
– Идиотизм.
– Хм, хм, хм… Мне не сложно встать.
– Ну да. Ну да. Ну да.
– Хм,
