Станислав Рассадин
Русские, или Из дворян в интеллигенты
В оформлении использован фрагмент картины неизвестного художника первой половины XIX в. «Прогулка в Останкине»
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Предисловие — странный жанр. Во всяком случае, предисловие авторское; если его пишет кто-то другой, подобное можно еще объяснить целью рекламно-рекомендательной или, как было в непозабытое вчера, наоборот, опасливо предупреждающей. Мол, будьте настороже, не всему верьте у данного автора.
(Не могу удержаться, чтобы не вспомнить фразу из пародии А.Б. Раскина — как раз на предисловие «к переводному роману сомнительного характера»: «Наш читатель легко разберет, что к чему в этой книге, и, с отвращением отбросив ее, вынесет из нее много полезного для себя».)
А писать самому… Зачем?!
Чтоб рассказать, что именно вы встретите в книге? Однако если это возможно, стоит ли ее вообще читать (и писать)?
Или — предупредить, чего в книге не будет? Вот это резоннее. Поэтому — не предисловие, а предостережение.
Покойный Натан Эйдельман некогда в предисловии (!) к одной из моих книг писал — в сущности, именно предостерегая читателя от излишних ожиданий:
«…Для Ст. Рассадина, для его работы в жанре «биографии писателя» идеальный автор, то бишь объект постижения, — ну, скажем, тот кто создал «Песнь Песней» или «Слово о полку Игореве», от силы — Гомер. Писатель, от которого ничегошеньки не осталось, кроме… того, что он написал».
Конечно, преувеличение — притом полушутливое. Так, в книге, которую вы открыли, речь может зайти, например, о восхитительном чревоугодии Ивана Андреевича Крылова. О пресловутом любострастии, впрочем, по-своему неожиданно трогательном, императрицы Екатерины. О воинских доблестях Дениса Давыдова. О семейной драме Дельвига. Об «уголовщине», переломавшей судьбу Баратынского. Ничем не брезгуем, если это — все-таки! — имеет отношение к тому, «что он написал».
Ибо книга — о литераторах, будь то даже Екатерина Великая. О литературе. Через которую, благодаря ей, автор надеется нечто понять в русском национальном характере.
Когда эта книга еще толкалась ножкой в темном авторском чреве… Стоп!
Сперва необходимо отметить: было это давно, много более десяти лет назад, в результате чего на свет и явился тогдашний вариант книги «Русские», по сути, еще черновой набросок, — чего я, понятно, в ту пору не сознавал. Так что прошу рассматривать настоящее издание как совершенно самостоятельное. В самом деле, что же это за «Русские», да еще с исторической эволюцией «из дворян в интеллигенты», без Толстого? Без Достоевского? Без многих других, каждый из которых — хотя бы шаг в вышеуказанном направлении?..
Итак, когда эта книга, выражаясь уже без метафорической вычурности, только еще замышлялась, я поделился полуосознанным сомнением с одним своим другом. Дескать, хочу набросать, пусть пунктирно, словно бы типологию русского характера, где тот же Крылов — не только басенный гений, но «русский лентяй», Гоголь — «русский провидец», Вяземский — «русский меланхолик», Некрасов — «русский страдалец», Лесков — аж «русский русский». И друг, зная мою страсть к пересмотру репутаций, под час даже к реабилитации, скажем, «русского неудачника» Бенедиктова, спросил озабоченно:
— А не выйдет ли это слишком хрестоматийно?
Ах, если бы вышло! Но — не получится. К моему сожалению и помимо моей воли.
Коротко говоря, то, что мы называем «русским характером», по убеждению моему, именно в наше время, неопределенное и раздрызганное, именно на перепутье, где мы неожиданно для себя оказались, никем более не ведомые или по крайней мере не шибко верящие ведущим, — именно сейчас этот характер получил трагический шанс осознать себя без самообманов. Чего не сделаешь, не оглянувшись.
Сумеем ли — другой вопрос, но все-таки путь, которым шло русское сознание и который схематически определен в подзаголовке книги, нынче, когда искусственное солнце заранее назначенного грядущего уже не слепит и не отвлекает общественного взора, этот путь — единственное, в реальности чего можно быть уверенным. И оглядываем мы его, что бы там ни было, освобожденным взглядом, чем не приходится хвастаться (увы!), но тем не менее следует признать. В конце концов даже «гол, как сокол» — чем не форма свободы?
Часть первая
ОБ ОДНОЙ РОССИЙСКОЙ УДАЧЕ
НАЧАЛО И КОНЕЦ ГАРМОНИИ,
или РУССКИЙ ГЕНИЙ
Александр Пушкин
Пушкин был завершителем старой Руси, Пушкин запечатлел эту Русь, радостный ее долгим неслышным созреванием и бесконечно гордый ее наконец-то из-под сказочных тряпиц засиявшим во лбу алмазом.
Иннокентий Анненский
В среду 19 декабря 1834 года у Александра Сергеевича Пушкина вышел спор с великим князем Михаилом Павловичем; случилось то «у Хитровой», то бишь у Елизаветы Михайловны Хитрово, и попало в пушкинский дневник:
«Потом разговорились о дворянстве. Великий князь был противу постановления о почетном гражданстве…»
Осмелюсь на полуфразе прервать запись для пояснения и вопроса. Пояснение: в 1832 году в России было учреждено звание потомственного почетного гражданина — для особо заслуженных лиц купеческого и иных низших сословий; оно должно было открывать людям образованным и богатым выход в сословие, свободное от телесных наказаний, от рекрутчины и подушных податей. И вопрос: почему же великий князь «противу» этой демократической уступки? По-видимому, как подсказывает десятилетиями вбивавшийся в нас обычай не разделять консерватизм и монархию, уступка раздражает его самодержавный гонор?
Ничего подобного. Наоборот. Михаил Павлович считает, что она недостаточна:
«…Зачем преграждать заслугам высшую цель честолюбия? Зачем составлять tiers état, сию вечную стихию мятежей и оппозиции?»
Что ж отвечал государеву брату Пушкин?
«Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно иначе, как по собственной воле государя. Если в дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин, не по исключительной воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать или (что все равно) все будет дворянством. Что касается до tiers état, что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатство? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много».
Невероятная картина. Великий князь выступает за демократизацию дворянства, он хочет пополнить его за счет tiers etat, третьего сословия, а великий поэт брюзжит и ретроград — ствует. Так, что
