С. Каменский
Пессимизм, как философская доктрина
I.
Audiatur et altera pars — этого требует элементарная справедливость. Мы вообще мало склонны вдумываться в нашу жизнь, взвешивать ее дурные и хорошие стороны, сравнивать связанные с нею состояния благополучия и неблагополучия, и скорее готовы жить со дня на день, принимая жизнь такою, как она есть. Если нам и приходит иногда в голову мысль оценить наше существование по степени испытываемых нами удовольствий и страданий, то мы спешим отогнать ее, частью потому, что считаем точку зрения личного благополучия праздною и несогласною с нашим достоинством, но гораздо чаще вследствие смутного опасения сделать подобным размышлением жизнь свою еще более тошною и невыносимою. Вообще же, в мировоззрении нашем господствует странный оптимизм, нередко отзывающийся маниловщиною. Большинство из нас твердо убеждено, что если бы не было того, другого и третьего, а, напротив, было четвертое и пятое, так хорошо бы жилось на свете, или же, что стоит только перебиваться изо дня в день, и рано или поздно какое нибудь счастие непременно перепадет на нашу долю: либо в лотерею выиграем, либо дядя умрет и наследство оставит, либо у всех соседей хлеб градом побьет, а у нас урожай будет сам-пятнадцать. Притом лотерейный выигрыш представляется нам столь же вероятным, как и связь счастия с 200,000 — несомненною (200,000 — это, по курсу, как раз тот полумиллион франков, который В. Гюго требует для каждого человека и предвидит в результате человеческой цивилизации!). С другой стороны, те из нас, которые более искушены жизнью и размышлением, давно махнули рукой на личное счастие и даже на возможность счастия для всех своих современников вообще, но зато упорно верят в возможность счастия на земле, по крайней мере, для более или менее отдаленных потомков наших, и в осуществление его, посредством дружных и рационально направленных усилий всех людей к устранению зла. Стоящие на этой точке зрения ближние наши, конечно, не согласятся признать в человеке маленького божка, ради счастия которого земля существует, хлеб родится, сияет солнце и сверкают звезды. Тем не менее, дурные привычки нелогического мышления, всосанные с молоком матери, привитые школою и жизнью, так крепко сковывают наше мышление, что нам почти невозможно допустить, чтобы несчастие было неизбежным условием существования человека на земле. Бессознательным постулатом нашего жизненного мышления является мысль, будто человечество представляет телеологически замкнутое в себе целое, не имеющее целей вне себя и даже не допускающее, хотя бы в воображении, иных целей, кроме так или иначе понимаемого собственного благополучия. Таким образом, на гамлетовское „to be or not to be“ мы отвечаем: „не быть или быть счастливым“, и жизнь, в предельном понятии ее, кажется нам тождественною со счастием; отрицание же достижимости счастия, по меньшей мере отдаленными потомками, представляется нам, наоборот, чем-то совершенно абсурдным и чудовищным, каким-то логически недопустимым отрицанием жизни и ее смысла, отрицанием основы всякой деятельности и всякого практического мышления. Вот почему пессимизм является учением вполне антипатичным и, повидимому, совершенно перевариваемым для нашего мыслительного аппарата, и вот почему мы сочли необходимым напомнить читателю, что элементарная справедливость должна побудить нас во всяком случае выслушать доводы тех людей, которые считают жизнь, по существу ее, злом; а несчастие, страдание, неудовлетворение — необходимо преобладающими состояниями человеческого сознания.
II.
Пессимизм, сам по себе, также мало причиняет страдание или печаль, как „учение о ядах“ причиняет смерть отравлением или „учение о наркотических веществах“ вызывает сон или одурение. В своей философской форме он является перед нами вполне абстрактною теоремою, научною или нет, смотря по тому, насколько она доказана, но во всяком случае допускающею доказательства только путем логического рассуждения, а отнюдь не обращением к человеческому чувству, не интуитивным или непосредственным сознанием. Пессимизм стремится доказать, что „баланс жизненных удовольствий“ (die Lustbilance des Lebens), кредита и дебета жизни, дает в итоге отрицательный результат или, говоря иначе, что с точки зрения счастия живых существ несуществование мира должно быть предпочтено его существованию. Представим себе мысленно инструмент, который отмечал бы различные душевные состояния путем колебания ртути в стеклянной трубке, причем нуль (0) шкалы соответствовал бы отсутствию всякого ощущения и сознания (т. е. состоянию сна или смерти, или, говоря философским жаргоном, „небытия“), а деления выше и ниже нуля — состояниям удовольствия и страдания. Тогда, по мнению Шопенгауэра, отца пессимизма, ртуть в нашем инструменте будет колебаться исключительно в нижней части трубки, никогда не переходя нуля и достигая этой „высшей точки“ только во время сна, экстаза, самозабвения, смерти. Другими словами, Шопенгауэр признаёт в жизни только различные степени страдания, причем в качестве удовольствий людьми принимаются моменты наименьшей боли, а верхом достижимого для человека счастия является состояние абсолютного покоя, сна, смерти, поглощения великим Ничто — Нирваною. Несколько иначе формулирует основной тезис пессимизма новейший его апостол, Гартман. Он допускает повышение ртути в указателе душевных состояний выше нуля шкалы, — другими словами, признаёт существование „положительных“ удовольствий или таких душевных состояний. которые „качественно“ выше состояния абсолютного покоя, но в то же время он утверждает, что ртуть никогда не поднимается настолько градусов вверх, насколько опускается вниз, — т. е., что высшее напряжение удовольствия значительно меньше высшего напряжения страдания, — и что, с другой стороны, ртуть вверх поднимается лишь очень редко, в исключительных и чрезвычайных случаях. Таким образом, если для Шопенгауэра несуществование является абсолютным благом, то для Гартмана оно заслуживает предпочтения пред существованием только вследствие необходимого качественного и количественного превышения страданий над удовольствиями; но во всяком случае для обоих философов, как и для довольно многочисленных их последователей, несуществование жизни стоит выше ее существования, или „небытие“ выше „бытия“... Такова основная теорема пессимизма. Прежде чем идти дальше, мы считаем нужным еще раз напомнить,что теорема эта, доказана она или нет, может и должна быть рассматриваема отдельно, как от практического ее значения, так и от тех выводов, которые делаются на основании ее пессимистами. Претендуя на характер индуктивной истины, она, наравне со всеми другими научными теоремами, подлежит критике единственно с точки зрения ее доказанности и независимо от практического и даже более или менее очевидного научного значения.
Только констатируя соотношение конкретных фактов, она, раз будучи доказанною, останется верною, помимо печальности или отрадности самого соотношения, помимо полезности или вредности констатирования его и независимо от его большей или меньшей
