Книга Жесткий контакт - Михаил Зайцев

два, три сержанта и лейтенант. Милицейский квартет бдит у воспетой всеми, кому не лень, ограды Летнего сада. Оно и понятно – ночью, тем более «белой», тем паче в нынешний исторический период, архитектурный шлягер города на Неве приходится охранять. И все равно забавно – ограда под охраной. Нелепица, ежели вдуматься.

Менты с профессиональной подозрительностью смотрят на меня, а я рассматриваю позолоченный венец собора Святых Петра и Павла. Странное дело – иголка шпиля Петропавловки многие годы колола сердце, вызывая ностальгические спазмы, но до текущей минуты я ни разу не задумывался, отчего у православного собора столь откровенно лютеранский вид? Досужий вопрос, ответ на который известен каждому, взбаламутил воображение, и я живо представил, как молодой царь Петр теряет интерес к немецкой слободе и крутится среди купцов-китайцев, как больной реформами Петр Алексеевич едет учиться мудрости в Поднебесную, как, вернувшись, прорубает в Европу окно с восточными наличниками. Я живо представил город на Неве, выстроенный по плану китайских зодчих, быстрые джонки в северных водах Ладоги, бояр, осваивающих тонкости конфуцианских церемоний. Воображение потянуло за уголки губ, и я улыбнулся, как раз проходя мимо милицейского патруля.

Лейтенант открыл было рот, дабы попросить документы для рутинной проверки, однако, посчитав мою улыбку за молчаливый знак приветствия, сконфуженно произнес: «Здравия желаю» – и отвел глаза. Культурный летеха, поди ж ты, с университетским образованием. Встречаются и такие. Но редко. Впрочем, мой вид собьет спесь с любого мента. (Оговорюсь на всякий случай в скобках – почти с любого.) На мне форма офицера ВВС, в левой руке чемоданчик-»дипломат», в правой – старушечья палка-клюка, купленная вчера перед отъездом в аптеке. Обличье военного летчика с клюкой смущает, не правда ли? Сразу же возникают ассоциации с «горячими точками», с ограниченным контингентом, с зенитными ракетами и парашютными стропами. Мужчина в форме пренепременно проникнется к раненому летчику невольным сочувствием, а гражданский человек зябко поежится, глядя на крылышки в петлицах и палку в руке. Меня по определению должны уважать, и меня уважают. Правда, я немного староват для маскарадного костюма летчика, и фальшивое звание у меня не по возрасту скромное, но здесь это не страшно. Здесь сойдет. В просвещенном и комплексующем городе, разжалованном из настоящих Столиц в утешительное «Столица Культуры», относительная нестандартность типажа позволительна. Печорина с седыми висками земляки Достоевского воспримут как должное.

Между тем если и найдется мент (оговоренный в предыдущих скобках), который возжаждет придирчиво и въедливо, что называется – по полной программе, без всяких сантиментов и достоевщины проверить мои бумаги, что ж – ради бога! Пущай проверяет, документы в полном ажуре. Печатям позавидует и Джеймс Бонд, а устная легенда заморочит и майора Пронина. Даже с настоящим авиатором я вполне смогу поддержать профессиональный разговор минут эдак десять-пятнадцать. И симулянт из меня знатный, из военно-полевого врача слезу выжму.

Менты за спиной тихо шептались. Обо мне, конечно. Я к шепотку не прислушивался, я, опираясь на палку и помахивая «дипломатом», перебрался через полоску асфальта к гранитному парапету набережной. Мне было хорошо и благостно. Свидание с родным городом после долгой разлуки происходило «тет-а-тет», как говорят французы. Белая ночь на излете, я и город. И никого лишнего. Мусора не в счет. Мусор – он и есть мусор. Будь то смятый обрывок энциклопедии или объедки, завернутые в газету, один черт. И редкие автомобили на пустых магистралях не в счет. И совсем уж редкие запоздалые и ранние прохожие тоже не считаются. Сейчас мы с городом вдвоем, у нас свои общие воспоминания и свои совместные будущие дела. Мы присматриваемся друг к другу, мы оба очень изменились, но он изменился меньше, чем я, гораздо меньше.

Я свернул на Кировский мост. Не знаю, как мост сейчас называется, и знать не хочу. Для меня этот мост навсегда останется Кировским. Длинный мост, в моей памяти он короче. Еще бы! Когда я в последний раз по нему шагал, я был, страшно подумать, на сколько лет моложе. Я шел тогда по мосту пружинистым спортивным шагом, в джинсах Lee, купленных аж за сто двадцать рублей, и с сигаретой «Феникс» в зубах. Сегодня у меня идеально ровные белоснежные зубы, а тогда не хватало переднего, выбитого в драке с «команчами» на «гражданке», и остальные зубы тогда были кривые и желтые. Я поменял зубы, а город сменил лозунги на рекламу. И мои зубы, и его реклама выглядят излишне празднично, фальшиво.

Устал... Надо же – я устал! Специально брал билет так, чтобы приехать на Московский вокзал ночью, мечтал прогуляться до Петроградской пешком, испепелить ностальгию в сердце прежде, чем начнется работа, и на тебе, выдохся старый хрыч. Ну не такой и старый, нечего на себя наговаривать, однако о прежней мальчишеской прыти пора забывать. Пора, брат, пора забывать прошлое и нырять с головой в настоящее. На град ты посмотрел, себя ему показал, утер надутую ветром с Невы влагу, скупую, мужскую, и будя!

Я остановился, повесил палку на чугунные перила, поставил у ног «дипломат». Достал сигареты, заку... Нет, закурить не успел, помешал ветер. А когда наконец умудрился высечь пламя из спрятанной в ладонях зажигалки, рядом притормозила «Волга» цвета «мокрый асфальт», и Витас, выбежав из машины, услужливо распахнул передо мной автомобильную дверцу.

Сигарету раскурил, уже сидя в машине рядом с Олесей. Выдохнул дым в приоткрытое предусмотрительным Витасом оконце и попросил девушку ехать помедленнее. Сколько на самом деле Олесе лет, известно всем нашим, однако я предпочел якобы оговориться, как простой смертный, обманутый слишком нежной кожей, чересчур пышной прической и полным отсутствием морщин. Я назвал Олесю «девушкой», скормил ей виртуальный пряник, чтоб, ежели придется, иметь возможность побольнее хлестнуть ее кнутом. Искусство лидера в том и заключается, чтоб пряники были виртуальными и было их как можно больше, а хлыст причинял настоящую боль, но редко и заслуженно. Как истинный лидер, я первым заговорил с Витасом подчеркнуто на равных, провоцируя и без того неизбежные вопросы, готовый отвечать с чуть заметной ноткой растерянности, создавая иллюзию, будто нужно мне от Витаса не столько слепое подчинение, сколько искренняя помощь.

В начале нашего панибратского разговора Витас, дурашка, рассказал то, что и без него мне было прекрасно известно. На след объекта петербуржцы напоролись случайно. Да, они его искали, как и все наши, по всей стране и, отчасти, за рубежом. Никто толком не представлял, где его искать, мы высчитали приблизительный поисковый радиус, в каковой попал и город на Неве. Если честно, я ожидал, что объект засветится в Крыму или на Ставропольщине. С южным направлением его связывало многое. Но родился он в Мурманске, а учился в Ленинграде, посему и про Север мы не забывали.

Я накоротке общался с объектом не год и не два, всякое бывало – и коньячок смаковали вместе, и откровенничали, делились воспоминаниями. В отличие от меня, он редко поминал град Петера добрым словом. Учился он в техноложке, сиречь – в Технологическом институте имени Ленсовета, жил в общаге на семухе, то бишь – в студенческом общежитии на улице Седьмая Красноармейская. В общаге ему жилось худо, в тамошний «студенческий» коллектив он не вписывался. Ставлю слово «студенческий» в кавычки не зря, ибо семуха более напоминала рабочее, чем какое-то иное общежитие. Подавляющее большинство жильцов – парни и девушки с «рабфака», имя им – «направленцы». Со всех концов СССР направлялись на учебу в Ленинград заводчане. Два года на рабфаке и последующие пять в вузе направленцы воспринимали не иначе как затянувшийся отпуск. Основная задача – спихнуть сессию абы как, чтоб родимые заводы перечислили стипендии. В промежутках между сессиями будущие инженеры хлебали портвейн «Кавказ», спекулировали по мелочи, хором лечили венерические заболевания и устраивали «дискотеки», опять же в кавычках. Средний возраст «студента-направленца» приближался к тридцатнику, а объект поступил в техноложку сразу после школы, девственником, не зная, какое оно похмелье, и, самое печальное, будучи изрядно начитанным. Домашний ребенок, он общался с малой горсткой вчерашних школьников, таких же, как он, нечаянно поступивших на один факультет с пьющими недорослями. Все его друзья сверстники-сокурсники, все, как один, ленинградцы, жили в отчих домах, а он занимал койку в шестиместке, и соседи по комнате, алча добавить портвейна, частенько воровали на продажу художественную литературу из его тумбочки. Он страдал. Очень. Я бы, наверное, на его месте запросто адаптировался к общежитской среде, причем совершенно не обязательно за счет совместного распития спиртных напитков и отказа от умного чтения, а он... Он вообще, как мне показалось, несколько утрировал, вспоминая ужасы семухи и рисуя образы провинциальных неандертальцев-направленцев. Он, в принципе, был склонен к гротеску, но ему можно, он гений в своем роде, ему многое простительно, кроме побега, разумеется. Прежде чем пускаться в бега, подумал бы, сволочь, как он меня подставляет, эгоист чертов. Впрочем, не мне рассуждать об эгоизме...