Эль Вайра
Меня любил Ромео
Глава 1
Верона, Италия, май 1595 года
Весна в этом году выдалась необычайно жаркой, но мне не нужно прятаться в тени или идти на другие ухищрения, чтобы остыть. Меня и так бьет озноб. Потому что я не помню, как меня зовут и каким образом я тут очутилась.
Я стою посреди ухоженного одноэтажного домика и рассматриваю в свои руки. Пальцы кажутся странно чужими. Медленно перевожу взгляд на алые юбки. Красивые. Робко приподнимаю их и таращусь на сатиновые туфли, расшитые золотой нитью.
Наряд дорогой. Определенно, я не простолюдинка. Но когда я пытаюсь вспомнить свое имя или хотя бы имена родителей, к горлу подступает тошнота. Хоть бы не заплакать. Что со мной не так? Меня одолела какая-то болезнь?
Усилием воли я заставляю себя поднять глаза и осмотреться. Взгляд скользит по комнате, стен которой почти не видно за плотным слоем полок и шкафов. Кругом стоят баночки и склянки, ступки, миски, ведерки, наполненные засушенными травами.
Туман в голове немного прояснился. Кажется, я в доме целителя. Нет, не целителя — целительницы! Что ж, уже лучше — я хотя бы вспомнила свою наставницу Джузеппу. Возможно, если сосредоточиться на событиях, которые произошли не ранее часа назад, клубок мыслей распутается?
Я пробую сделать шаг в сторону стола. Ноги меня слушаются, а это уже хорошо. Тянусь и открываю небольшую банку, чтобы понюхать жирную мазь, которая хранится внутри. Резкий запах жалит мне глаза.
— Для ожогов, — говорю я вслух, будто проверяя саму себя.
Запах спровоцировал вспышку воспоминаний. Добрая старушка Джузеппа объясняла мне, как именно наносить мазь на поврежденный участок кожи. Я позволяю себе робкую улыбку — кажется, я ученица целительницы.
Но где сама Джузеппа?
Нужно продолжить исследовать стол, чтобы еще что-нибудь вспомнить. Я тянусь к другой банке. Второй аромат оказался куда приятнее.
— А это от сыпи…
Моя улыбка стала шире.
— … а еще защищает розы от тли.
Розы. Это слово поднимает во мне тревогу, которую я пока не могу объяснить. Я почти схватила третью банку, но меня прерывает настойчивый стук в дверь.
— Эй, есть кто-нибудь? Нам нужна помощь! Пожалуйста!
Я бросаюсь к двери, на ходу поправляя непослушные светлые пряди. И не зря — молодой человек, который стоит на пороге, выглядит довольно красивым — крепкий, высокий, с копной русых кудрей и большими карими глазами, которые широко распахнулись, когда он увидел меня. Не хотелось бы предстать перед таким красавцем в растрепанном виде.
На вид этому парню лет шестнадцать-семнадцать. Кажется, я уже видела его раньше, но времени на раздумья нет. Раненый товарищ, который свисает с его плеча — вот кто срочно требует внимания.
Пострадавший выглядит на несколько лет старше и едва может стоять. Его нос кровоточит, а левый глаз опух до неприличия.
— Его избили? — спрашиваю я, впуская посетителей в дом.
Невредимый юноша не отвечает. Просто таращится на меня во все глаза. Выглядит несколько глупо.
— Что случилось? — повторяю я громче. — Он избит?
— Эм… д-да-а. Да, избит.
— Как его зовут?
— Петруччо, госпожа.
Я хватаю Петруччо за торс, и мы втаскиваем его в дом, укладывая бедолагу на узкую деревянную скамейку под окном. Его левая рука свисает под страшным углом.
— Вы целительница? — спрашивает красивый синьор. — Такая прекрасная синьорина способна излечить любого одной лишь силой взгляда.
Я игнорирую комплимент, потому что есть дела поважнее. Я разрываю окровавленную рубашку Петруччо, обнажая его грудь, где сияет огромное пятно всех оттенков красного — от малинового до пурпурного.
Жестом я прошу его друга отойти, чтобы дать мне больше света. Он подчиняется.
Петруччо издает низкий стон, пока я его осматриваю. Кажется, левая рука доставляет ему больше всего страданий, и это не удивительно. Похоже на вывих. Еще чуть-чуть, и был бы перелом. А вот ребра...
— Ребра сломаны, — качаю я головой. — Три или четыре, понять не могу.
Я обязательно удивлюсь, как всё это определила, но позже. В конце концов, если я вспомнила про Джузеппу, то и остальная память обязательно вернется.
— Дайте ваш кинжал, — прошу я друга Петруччо.
Он медлит, и я смотрю на него. Его брови взлетели наверх и выгнулись в ужасе.
— Вы… Вы хотите ему что-то отрезать?
Он в порядке? Я немного теряюсь от глупости его вопроса.
Как жаль. Такой красивый, а всё-таки идиот.
— Кинжал, — повторяю я и тяну руку. Мой тон не терпит возражений.
Всё еще напуганный, синьор снимает с пояса кинжал и протягивает его мне. Я склоняюсь над Петруччо.
— Откройте рот, пожалуйста, — я стараюсь сделать свой голос милым и спокойным.
В глазах Петруччо пляшет страх, но он всё-таки подчиняется моей просьбе, и я вкладываю кинжал в его раскрытые губы.
— Зажмите рукоятку зубами посильнее. Вот так, вот так. Вы молодец!
Я прикладываю ладони к его плечу, надеясь, что эти прикосновения достаточно нежные. Нельзя, чтобы пациент дернулся раньше времени. Потому что в следующий миг ему будет больно. Очень и очень больно.
Воздух наполняется сдавленным криком Петруччо, когда я надавливаю.
— А-а-а-ахм-м-м!
— Не выпускайте кинжал! Сжимайте в зубах!
Следующее движение я делаю настолько быстро, насколько могу. Приглушенный рев агонии вырывается из легких Петруччо, но всё уже кончено. Поврежденный сустав встал на место.
На миг воцаряется тишина, а затем пациент шумно выдыхает и посылает мне взгляд, полный благодарности и облегчения. Я отвечаю безмятежной улыбкой, и Петруччо тоже улыбается мне, всё еще сжимая в зубах кинжал.
Теперь нужно найти чистую ткань.
— Кто это с вами сделал? — спрашиваю я у Петруччо.
Он вынимает изо рта оружие и усмехается.
— Да так, один излишне вспыльчивый малый…
Его друг громко фыркает.
— Правильнее сказать, излишне ревнивый муж.
Они посмеиваются, пока я прикладываю прохладную ткань к опухшему лицу пациента. Следующие несколько минут я посвящаю тому, чтобы тщательно промыть его раны и нанести слой заживляющих мазей. Затем туго затягиваю грудь Петруччо в чистые муслиновые бинты.
— Это большее, что можно сделать для ваших ребер, — поясняю я. — Нужно время, чтобы они пришли в порядок. А еще, боюсь, эту ночь вы проведете здесь, вам пока опасно вставать.
К тому же, не помешает дождаться
