Ольга Корвис
Гроза
— Ну чё ломаешься, как девка? — хохотнул Слепой. — Дают работу — бери. Бьют…
Он замолчал и с насмешливой улыбкой пожал плечами. Вместо него фразу мрачно закончил Гора.
— … двухсоть всех нахер.
Слова упали тяжело. Озлобленно. Гора всё никак не мог смириться. Ну, его можно было понять. Да каждого из них… Горе всего полторы недели оставалось до стодневки, когда они попали в засаду. По первой машине ёбнули так, что она и заполыхала со всем составом. Гора за рулём сидел. Был водила и нет водилы. Он за жизнь свою ещё поборолся. Выполз. Выскребся, но возле “шишиги” и помер. Теперь вот сидел и смотрел на Грозу. Злой, обожжённый весь. Мёртвый. Вообще тогда много ребят полегло, но из тех двухсотых за Грозой увязался только Гора. Хрен знает, почему. Наверное, потому что очень хотел снова родное небо повидать, вот и приехал в чужой голове.
Слепого Гроза получше знал. Хороший был парень, весёлый. Даже после смерти таким остался. В последний раз Гроза его по частям видел. Рядом с мазутой фугас рванул. Оставили чехи им такой блядский подарочек. Мехвода и ещё одного бойца потом собирали. Мёртвым он объявился целый и невредимый. Первым из всех троих. Гроза только сошёл с попутки в родном захолустье, а Слепой его на пустой остановке встретил. Сидел, лыбился во всю рожу. Жевал травинку. Гроза до усрачки перепугался, когда мёртвого сослуживца увидел. Его как домой отправили, так внутри всё окончательно сломалось. Словно всё держалось на каком-то честном слове, на вере во что-то, а как на гражданке оказался, всё и повалилось как стронутые доминошки.
Вернуться-то вернулся, но всё с собой привёз. Из головы просто так не выбросишь, не забудешь.
Гроза глянул на наручные часы. Вроде только пришёл, а уже шесть вечера. Пора домой. Да и комары жрать начали. Возле воды их хренова туча. На другой стороне озера народа поубавилось. Расходились потихоньку. Все всегда на том берегу отдыхали, там и чище, и широкий песчаный пляж, а здесь к воде вплотную подбирались деревья да строительный забор. Ни подъехать, ни разложиться. Это Грозе, наоборот, хорошо там, где людей нет. Только галюны из прошлого — Гора сидел на поваленном дереве, Слепой бродил по колено в воде. Гроза потёр пальцами веки. Мертвяки исчезли. Было бы настроение получше, пошутил бы, что разошлись по своим мертвячьим делам. В этот раз снова только двое приходили. Третьего не было — совсем молодого парнишки. Гроза его имени или не знал вообще, или не запомнил. Он его видел-то всего один раз — в прицеле своей СВД. Назвал потом Тихоном. Тихий потому что всегда был. Если Слепой и Гора пиздели как не в себя, то этот с ним никогда не говорил. Смотрел только, иногда улыбался. Светло так, с пониманием. От его взгляда хотелось пойти да повеситься нахер. Появился он самым последним. Гроза редко его видел. Если уж только совсем какой пиздец наступал.
Когда Гроза размышлял, почему у него чердак потёк, всегда вспоминал Тихона как один из фрагментов, из которых потом сложилась картина безумия по всей его красе. Добило, конечно, другое — когда дяди сверху решили, что надо договориться. И всё как будто сразу стало зря. Все убитые и искалеченные стали бессмысленными и напрасными потерями. И Слепой с Горой, и сотни таких Тихонов, и даже сам Гроза. По разговорам многие чувствовали себя такими же преданными и брошенными, как он. Но не у всех, к счастью, поехала крыша. Лёхе вот, его бывшему сослуживцу, повезло. Всего на полгода раньше вернулся, пристроился к ментам. Ну, Гроза за него мог только порадоваться. Но где-то внутри грызло, что боевой товарищ покрепче, видать, оказался, и фляга у него так не засвистела. Поэтому у Лёхи теперь и друзья живые, и люди на него не смотрят, как на прокажённого. Раз в ментовку взяли работать, значит всё — здоровый защитник общества.
Зато на Грозу смотрели так… Ну вообще по-разному смотрели. Кому-то всё равно было вроде молодёжи всякой. А некоторые… Как эти типа мирные, сука, чеченцы в ауле, которыми мирными ни разу не были. Дай тем волю — всех перережут. Так и эти. Гроза ещё раз потёр переносицу. Загнался. Опасались его местные да и всё. Ну это понятно. Приехал с войны, вот и сторонятся. Казалось, что всем остальным видно, что по нему дурка плачет. Только в самой дурке почему-то не видели. Он же честно пришёл, когда вокруг него погибшие сослуживцы хороводы начали водить. Про мертвяков не сказал, чтобы надолго не закрыли. Да и на учёт вставать — дело такое. Потом ни водительского не получить, ни лицензию. А с приуменьшенными симптомами его развернули туда, откуда пришёл. Мест нет, всем тяжело, вас таких много, а средств нету. Вот и весь ответ.
А Гроза хорошо помнил, как его всё чаще срывало на ровном месте. На войне ладно — измочалил чеха, свои сделали вид, что не заметили, а то и поддержали. Но иногда бывало въедливое ощущение, что за ним приглядывает контрснайпер. Такой нехороший холодок в затылке. Как иголки покалывали. Пасти его могли — без вопросов. Гроза знал, что его искали. Но это чувство не отпускало и в безопасной зоне, пока он заполнял бумаги и отчитывался за каждый патрон. Один раз он, правда, наоборот, не заметил. Простых выездов на той земле не бывало, но этот был не боевой. До поры до времени. Изначально пошли они информацию разведать. Гроза работал как снайпер группы. В одиночку занял позицию, прикрывал своих. В какой-то момент его словно кто-то по затылку легонько ударил, а потом как будто камень бросили в сторону двери разгромленной квартиры, где он засел. Гроза был готов поклясться, что кинули из помещения, где он был один. Пошёл проверить, это ему жизнь и спасло. Сдали их группу. К нему уже чехи подбирались. Если бы не странный камушек, он бы их не заметил. Изрешетили бы его и всё. Замес тогда нехеровый был. Многих потеряли. А Гроза выжил — каким-то чудом.
На гражданке стало хуже… Он ещё по дороге домой с какими-то бритыми придурками рядом с вокзалом так сцепился, что чуть не поубивал их всех. Из-за херни. Покурить попросили, а у него не было. Ну и началось слово за слово… Почему
