Екатерина Харитонова
Амикус
It’s my best friend. Always happy. No questions.1
Люк Бессон («Léon»)
Знакомство
Астма притаилась внутри липким осьминогом. Не верилось, что такое чудовище смогло поместиться в тщедушном угловатом теле. Оставалось загадкой, зачем из сотен других детей оно выбрало самую кудрявую и курносую, неловко-беззащитную, и без того вызывавшую в подсознании жалостливое умиление. Но болезнь всё же протиснулась между рёбрами, поранив внутри всё, до чего могла дотянуться, и срослась с девочкой в единый организм: тело, кажется, человечье, а задыхалось по-осьминожьи. Астма сжимала бронхи, рисовала на губах трещинки, не давала бегать, плавать, подниматься по крутым склонам; отталкивала своими щупальцами всех приближавшихся, пугала хриплым, недетским кашлем, постепенно превращаясь в новую болезнь — одиночество.
Осьминогов обычно опасаются и держат в изолированных аквариумах, поэтому и у Кудрявой был свой. Замкнутый мирок с каменным особняком у обрыва, куда её запихивали весной и летом уставшие от лекарств, больниц и осложнений родители.
Здесь болезнь стерегли с одной стороны спрятавшееся под скалами Чёрное море, с другой — Крымские горы, пропитанные сосновым воздухом. Чуя их молчаливую силу, щупальца обычно становились смирнее, отпускали сдавленные лёгкие и притворялись невинным першением в горле. В особняке с Кудрявой жила Дзинтра-Велдра Харалдовна — пожилая экономка (она же сиделка, кухарка и воспитательница) прибалтийского происхождения, имевшая отдалённое внешнее сходство с мумиями рыб из магазина «Живое пиво». Определённого возраста у женщины не было: время навечно завялило её в промежутке между тридцатью и шестьюдесятью годами. Дзинтра существовала в «аквариуме» затем, чтобы три раза в день давать Кудрявой таблетки, выводить её на прогулку, готовить больничную еду и усердно протирать пыль. Кроме того, она считала своей обязанностью постоянно шипеть шершавым голосом: «Астма в сочетании с аллергией — вещь опасная. Вы должны соблюдать режим». От общества Харалдовны, каменных стен и выжженной, неприветливо ощетинившейся полянки под окном на душе становилось день ото дня как-то серее, пустыннее.
Двадцать один час из двадцати четырёх девочка проводила в своей комнате наедине с компьютером и книжным шкафом, время от времени меняя Даррелла на Хэрриота, Хэрриота на Бианки, Бианки на Пришвина. Остальные три часа занимала ежедневная лечебная прогулка под конвоем сиделки по одной и той же, до последнего атома земли знакомой, пропахшей можжевельником тропинке (вдоль моря, по горным лесам и обратно). После таких походов чаще всего пропадал остаток хорошего настроения, поскольку апогей брюзжания Дзинтры приходился именно на три прогулочных часа.
Но сегодня основной удар нудных монологов обрушился не на Кудрявую, а на какого-то несчастного рекламного агента, безрассудно позвонившего Харалдовне не вовремя. Радуясь кратковременной свободе, девочка направилась к соблазнительному пригорку, покрытому лимонными брызгами бабочек. Из-за его вершины выглядывал затейливой формы куст, который стал неудержимо притягивать в запретную для прогулок зону. Такое растение, казалось, лучше впишется в пейзаж эльфийского леса. По-лунному светлое и призрачное, оно не сочеталось с крымской духотой, не сочеталось с бесстыже-голой почвой и расположившимися по соседству репейниками. Колючки, чувствуя это, сплетничали между собой о чём-то, шуршали на ветру. Когда Кудрявая добежала до вершины холма, шершавый голос спохватился: «Куда… Куда!.. Физические нагрузки губительны в таком состоянии… Сейчас же вернитесь… И медленным шагом!» Но мысль о новом виде растения оказалась сильнее страха перед наказанием, и девочка торопливо скрылась за пригорком. Дзинтра металась у подножья холмика, боясь лезть выше, и в ужасе верещала что-то о зловещих, коварных жёлтых насекомых. Лимонницам довольно скоро надоели оскорбительные вопли, и стая возмущённо перепорхнула на луг.
Поднявшись в конце концов на пригорок, Дзинтра застала девочку сидящей на коленях и осторожно щупающей синеватый стебель.
Сиделка сперва побледнела (она всегда бледнела, когда нервничала), а затем осыпала воспитанницу уже не шершавой, а колючей руганью: «Глупая, безответственная девочка! Как вы смеете не уважать старших… Убегать и прятаться, рискуя собственным здоровьем, из-за какой-то сорной травы? Вы же знаете, что я лепидоптерофоб2. Нарочно убежали в это бабочковое логово, чтобы у меня случился инфаркт!» Сиделка деловито вырвала кустик и отхлестала им Кудрявую по самому обидному месту, чтобы та надолго запомнила цену непослушания. За упоминание девочкой принятого в Швейцарии в две тысячи восьмом году руководства «О защите достоинства растений» последовало лишение сладкого на три дня.
После воспитательного массажа Харалдовна объявила, что идёт на рынок за барабулькой, а беглянке велела немедленно возвращаться домой. На полпути девочка оглянулась и, убедившись, что Велдры не видно, понеслась в обратном направлении. Растение осуждающе валялось корнями вверх на вытоптанной проплешине. Несколько веток сломалось, земля вокруг пропиталась густым соком. Кудрявая не хотела быть причиной смерти невинного существа, поэтому подняла помятый куст, синеватость которого теперь казалась ушибом, и понесла домой.
Глиняный горшок с высаженной в него дзинтровской жертвой уютно разместился на подоконнике между стопкой книг и пятнистым камнем, найденным на побережье (из него рано или поздно должен был вылупиться дракон). Весь остаток дня девочка посвятила уходу за новым соседом: вскоре в кашпо появились пластиковая подпорка-ромашка, хаотично расписанная акриловыми красками, и табличка с названием «Amicus», которое пришлось придумывать самостоятельно. Не оставаться же цветку безымянным из-за того, что в школьном атласе-определителе не нашлось раздела «синеватые растения»?
Каждый полив сопровождался воркованием Кудрявой и ядовитыми комментариями откуда-то из-за двери. Харалдовна была убеждена: разговоры с кустом велись исключительно с целью досадить ей и доказать, что девочка ценит глупый кусок биомассы больше, чем заботливую воспитательницу. Однако Амикус со временем прижился в новом доме, привык к своему горшку, отрастил три новые веточки и стал молчаливым слушателем всех тайн, которыми девочка раньше не могла поделиться ни с одним живым существом.
Клещ
Тем летом в «аквариуме» что-то произошло с настройками погоды: климат без предупреждения стал душным. Нагрянул степной раскалённый суховей. Эта перемена благотворно повлияла на осьминога-астму: он снова осмелел, стал нахально расти и сильнее сдавливать грудную клетку Кудрявой. Она постоянно кашляла, боялась лишний раз высунуть нос на улицу, но стены не могли долго сдерживать пронырливую духоту. От рыжих камней, которыми были вымощены фундамент дома и тропинки в саду, исходил предостерегающий гул: они тоже перегрелись и сердились. Такой еле слышный басистый шум бывает заметен только летом после полудня, он смешивается с гомоном во вскипевшей голове, помогая жаре спутывать мысли. Островки мха на камнях превратились в подобие мощей, усохли,
