В этой книжке вы увидите яркие рисунки и прочтёте короткие рассказы.
Обычно бывает так: писатель написал рассказ — художник делает к нему рисунок. Иногда получается наоборот: художник сделал рисунок — писатель сочиняет к нему рассказ.
С этой книжкой всё вышло неожиданно.
Татьяна Маврина рисовала, не думая о рассказах. Она сама рассказывала о том, что видела, но на своём языке — языке линий, цвета.
Юрий Коваль ходил по лесным дорогам, ночевал у костра и, вернувшись домой, записывал, что видел.
В разное время, случайно, не сговариваясь, жили они в одной деревне, бродили по берегу одной реки. И так получилось, что художник и писатель рассказывали об одном — о весенних берёзах, о бабочках и грачах, о Большой Медведице.
Эти рисунки и рассказы могут жить отдельно, сами по себе.
Но вместе им веселей.
Так и появилась на свет эта книжка.
Стеклянный прудВ деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд.
«Наверно, вода в нём очень прозрачная,— думал я.— Видны водоросли и головастики. Надо бы сходить, посмотреть».
Собрался и пошёл в деревню Власово. Прихожу. Вижу, у самого пруда две бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду — мутная. Никакого стекла, ничего не видно.
—Что ж это,— говорю бабкам,— стеклянный пруд, а вода — мутная.
—Как это так — мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стёклышко.
—Где ж стёклышко? Чай с молоком.
—Не может быть,— говорят бабки и в пруд заглядывают.— Что такое, правда — мутная... Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.
—Постой,— догадалась одна бабка,— да ведь лошади в нём сейчас купались, намутили воду. Ты потом приходи.
Я обошёл всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста ныряют.
—Опоздал, опоздал! — кричат бабки.— Эти какое хошь стекло замутят, чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.
На другое утро к восходу солнца я пошёл в деревню Власово. Было ещё очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно, как тёмное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.
А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в пруду. Сквозь толщу её, как через увеличительное стекло, я увидел песок на дне, по которому ползли тритоны.
А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними в густой глубине вспыхивали искры — маленькие караси. А уж совсем глубоко, на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло кривое медное блюдо. Это лениво повёртывался в воде зеркальный карп.
НевидимкаХрусть, хрусть...— захрустел снег под окном, и я проснулся.
Кто-то подошёл к дому.
Я привстал, ожидая стука в дверь. Снова послышалось: хрусть, хрусть... Кто-то отошёл от окна, так и не постучавшись.
Я поднялся, выглянул на улицу. Никого не было — снег, луна над тёмной колокольней.
Улёгся и стал задрёмывать, как вдруг — хрусть, хрусть — кто-то снова ходил вокруг дома. Подбежал к окну — и никого не увидел.
Всю ночь кто-то ходил вокруг дома, хрустел снегом, а в дверь не стучался.
«Наверно, это хорь,— думал я.— Ладно, утром узнаю по следам, кто это».
Но утром никаких следов я не нашёл, а когда увидел на дороге грачей, понял, что это ранняя весна ходила под окнами и хрустел, проседал под её лёгкими шагами подтаявший за день снег.
ЭйВзошла луна. Впереди, как серьга, блеснула речка Сежа. Над Сежей кричали чибисы.
В свете луны я увидел фигуру охотника. Он шёл по берегу, с трудом выдирая ноги из раскисшей земли. На голове у него была разлапистая шляпа, а в руке — корзинка. В ней тихонечко крякала утка.
—Эй! — крикнул я дружелюбно. Охотник застыл на месте. Видно, его охватил страх. Он прислушивался и молчал.
—Эй!—снова крикнул я, подходя.
—«Эй»!..— недовольно передразнил меня охотник.— Что ж, разве больше слов нет в русском языке? Всё «эй» да «эй»...
Недовольно бормоча что-то, он прошёл мимо меня не останавливаясь.
Тучка и галкиВ деревне Тараканово живёт лошадь Тучка, рыжая как огонь. Её любят галки.
На других лошадей галки внимания не обращают, а как увидят Тучку, сразу садятся к ней на спину и начинают выщипывать шерсть.
— У неё шерсть тёплая, как у верблюда,— говорит возчик Агафон.— Из этой бы шерсти носки связать.
Прыгают галки по широкой спине, а Тучка посапывает, ей приятно, как щиплются галки. Шерсть-то сама лезет, то и дело приходится чесаться об забор. Набрав полный клюв тепла, галки летят под крышу, в гнездо. Тучка лошадь мирная. Она никогда не брыкается. Возчик Агафон тоже добрый человек. Задумчиво глядит на лошадиный хвост. Если б какая нахальная галка села ему на голову, он небось и глазом бы не моргнул.
