Таня Белозерцева
Лошадиная душа
Часть 1. Страшное начало жизни
Я не стану рассказывать о своем детстве, о той поре в силу своего возраста я мало что знал и вряд ли смогу что-то толково изложить. Но немного все-таки придется рассказать, во всяком случае, то, что я помню. Сознавать себя я начал, наверное, в три месяца после рождения, а родился я в конюшне, об этом мне мама сказала. К слову, о маме, она шайр, вороной масти и двухметрового роста, мощная, широкогрудая кобыла. Я, стало быть, тоже шайр, но гнедой, в отца, на голове у меня широкая белая проточина, белые у меня и чулки на трех ногах, четвертая, правая передняя нога, от колена черная, а так я трехцветный, получается, черно-гнедой. Зовут меня… не знаю как, вроде Биго, или Виго… Да мне как-то и побоку, как меня зовут, это человеку надо, кличку лошади дать, а будет отзываться лошадь на эту кличку, это уж от разного зависит… Я, к примеру, разве что ухом дерну, когда слышу «Эй ты, Виго» или «Биго, старина». Вот видите, я даже не знаю, как меня точно зовут.
Так вот, о детстве, что о нем сказать? Беззаботное, безоблачное? Ф-ф-фырк! Скажите это собаке, это у них детство именно такое, щенячье-беззаботное, а я — лошадь, вернее, жеребенок породы шайр, рослый, толстый и тяжелый. Конечно, как у всех жеребят, энергия из меня так и перла, прям без удержу, ни секунды постоять спокойно не мог, так и рвался куда-то бежать и скакать, особенно когда видеть стал хорошо и нюхать. А раньше, когда на глазах была пелена, я и шагу от матери ступить боялся, полуслепой и глупый я — всего пугался. Птичка ли чирикнет, листик ли пролетит, все это было жуть как страшно! Ну я и шугался, вжимался в маму, всхрапывая и поскуливая, а мама… Ну что мама? Равнодушная и уже тогда уставшая от жизни пожилая кобыла только ухом поведет, на меня покосится и снова спокойненько травку щиплет, ей надоели истерики очередного и хрен знает какого по счету жеребенка. Нарожала она их за свою жизнь… И главное, ни один надолго рядом с ней не остался, всех продавали через год-два.
Так вот, начал я, значит, видеть хорошо и далеко, ну и смелее стал, конечно, потихонечку, полегонечку начал от мамы отходить, к жеребятам присматриваться, тоже шайрятам. Все разномастные, разнохарактерные, и все мы одновозрастные, ну разве что кто-то на неделю позже-раньше родился. Итак, шайрята, элитные жеребята маточно-табунного содержания, начали знакомиться между собой, и каждый норовит построить каждого — я сильнее, а ты тряпка, стань пониже, куда вылез?! И задом, задом… А кто и передом старается треснуть, встанет на дыбы и давай копытами махать. Я был из последних. Тоже передом старался вмазать, но перед двухлетками все-таки пришлось присмиреть и «вспомнить», где мое место. Потому что двухлетка это почти целый конь, так врежет, мало не покажется. Перед мамой и другими кобылами тоже приходится держать себя в рамках приличий и постоянно корчить гримаску подчинения, то есть показывать передние зубки. Симпатичный такой полуоскальчик, чтоб виднелись только передние зубики, и не дай бог оскалиться во всю пасть, схлопочешь по полной и от мамы, и от вожака, и от жеребят постарше…
Таковы правила в табуне, чтобы жить в мире со всеми, это-то я усвоил сразу же, как только от мамы стал отходить. А вот какие правила писаны вот этими, двуногими существами, я понять не мог. И не хотел понимать, если честно. А случилось вот что: однажды рано утром туман только-только рассеялся, развиднелось, солнышко еще не показалось, и я страшно поразился, когда увидел, как это самое солнышко вдруг загорелось на земле, в нескольких местах сразу. Ага, взвейтесь кострами, синие ночи… Так вот, зажглись костры по всему периметру пастбища и наш табун куда-то погнали, мы и опомниться не успели, как были отсечены от мам и молодняка, и оказались в загончике. Бегаю туда-сюда, переживаю, пытаюсь понять, что происходит. А то, что я видел, не поддавалось моему пониманию — двое хватают жеребенка, вяжут ему ноги веревками и валят на землю, подходит третий с какой-то палкой в руках, склоняется над лежащим шайренком и прикладывает к нему палку, шайренок дергается, визжит, а над лугами разносится запах жженого мяса и шерсти…
Видя все это, я очень старался подольше не даваться в руки, убегал и уворачивался, пока мог, а когда выдохся, что ж… Поймали, куда деваться. Схватили, повалили, связали ноги, сверху навалились. Подошел третий с палкой, раскаленной на конце, приложил к крупу, я замер, ожидая худшего, но ничего такого смертельного не произошло, было больно, да, и страшно, тоже да. Меня почти сразу отпустили, отбежав подальше, я прислушался к себе, сердце колотится со страшной скоростью, ноги дрожат, а круп… Место ожога вдруг ка-а-ак заболит, ой-ей! Вот тут-то я и повизжал и подергался, но хуже всего было недоумение, а за что? За что мне причинили ТАКУЮ БОЛЬ??? За что, люди? Да, это люди, это они причинили мне страшную боль ни за что ни про что. Спустя какое-то время после клеймения-таврения меня снова отловили, но только для того, чтобы всадить в шею иглу, укол был нестрашен и быстро прошел, зато на голову мне надели недоуздок, который я теперь должен постоянно носить. В принципе, это не страшно, немного неудобно, но когда я на воле, недоуздок не мешал, а вот когда к нему прицепляли повод… С его помощью за недоуздок тянули, широкая войлочная полоска больно врезалась в затылок, и как бы я ни дергался, все равно не мог вырваться, и приходилось подчиняться и идти туда, куда ведет поводок. А вели меня в конюшню, там привязывали и начинали… Лично я считал, что начинали издеваться. Сначала терли чем-то шершавым, потом чем-то скребли, на малейший мой протест следовал окрик и сильное одергивание за недоуздок, потом меня оставляли там привязанного на несколько часов. Все эти действия люди называли приручением, но у меня было свое мнение и я считал это пытками. Постоять на месте вроде несложно, но только час или два… А к концу третьего-четвертого часа я уже был готов на стену залезть, так хотелось хоть куда-то двинуться, да хотя бы лечь! Попробовал как-то прилечь, но привязанная голова
