Sonya Seredoi
Дьявол в голове
Весна бывает разной
♪ Женя Любич — Ритуальная Песня
Бимон Валхольм. Воспоминания
Сорбец, 1261 год
Погоды ужаснее я никогда не видел. Туманы и ливни наполняли округу, словно мерзка болезнь, липкая и отдающая сладковатым гнилым привкусом. Середина весны знаменовала сезон, в котором пробуждалась не только природа и насекомые, но и нечисть. На охоту мы выходили все реже, но приходилось затолкать страх глубоко в сердце, вооружиться до зубов и с лживой улыбкой пообещать жене и детям, что это необходимость.
Да, погода — хуже не придумаешь. Даже лошади боязливо ржали и переступали с ноги на ногу в ожидании, когда откроются врата селения. Барон, как никак, кто же еще кроме меня отправится в столицу княжества, потому что «у нашей дочери именины, как же мы без вас, барон Валхольм?».
Ненавижу чертову весну и паршивых идиотов, живущих под защитой города, близ высоких стен и вооруженных стражей. Вчера охотники едва унесли ноги от чертовой твари, слившись с туманом, словно молоко с белой известью. С приходом весны наши стены едва выдерживали натиск нечисти. Каждый год давался все труднее и труднее, а городские аристократы словно смеялись над нами, приглашая присоединиться к веселью. Возможно, это шанс попросить помощи, договориться с кем-то, но я не мог бросить своего ребенка!.. ниспошли мне Всемогущий хоть одну весомую причину послать к чертям князя и его приглашение!
Ворота открылись, тяжело, со скрипом, словно тоже плакались и умоляли нас не выходить за пределы поселения. Лошадь подо мной неожиданно завиляла, шумно выпустив воздух из раздувшихся ноздрей. Первое мгновение я испугался, неужели нечисть подкралась так близко к деревне?
Нет, не призраки тому причиной. А ребенок, стоящий на коленях посреди дороги. В разобранной сорочке, исцарапанный, с бледной от стоящего холода кожей. За взъерошенными волосами, отливающими болотной зеленью, пряталось осунувшееся лицо и пустые остекленевшие глаза.
Мы поняли, что явилось к нам непростое дитя. Стражники моментально обнажили клинки, натянули стрелы, не желая пускать эту тварь на порог дома. Однако я заколебался — одержимый ребенок никак не напоминал монстра.
— Ваше поселение на грани, я чувствую, — неожиданно заговорило дитя, вынудив нас растеряться.
— Кто ты? — Вырвался у меня осипший хрип. — Духи опять пришли… истребить мои владения?
— Может, они и придут, но не по вашу душу.
— Тогда уйди, Одержимый, и мы тебя не тронем.
Ребенок прищурился, легкий туман обтекал его кожу, словно шелк, и даже мне, укутанному в волчий мех, стало прохладно — но не ему. Хоть тело и начало коченеть, Одержимый этого не замечал.
— Твоя жена умирает, — неожиданно указав на одного из моих слуг, дитя перевело палец на другого, — твой сын погиб. Духи тянут жизнь из твоих детей, а ты, барон… у тебя почти никого не осталось.
Пугающая волна гнева и страха едва не свалила меня с седла. Кровь прилила к щекам, я мог поклясться, что с раскрасневшейся кожи сходил пар.
— Не смей говорить о моей семье, отродье! Моя дочь!..
— Умирает и не переживет эту ночь, если… — Подлая ухмылка окрасила лицо ребенка. — Если ты не сделаешь все так, как я скажу.
— Довольно это выслушивать, мой господин. — Вмешался Агасфер, молодой и пылкий юноша в моей охране, характер которого не вызывал теплых чувств. Но на этот раз я с ним был абсолютно согласен.
Но вместо того, чтобы поддержать инициативу, я поднял руку, удивив не только охрану, но и себя.
— Как ты можешь спасти мою дочь?
Этот день подарил не только ужасную погоду. Туман и морось — сочетание, которое навеки закрепилось в моей памяти. Как и дитя, что пришло погубить нас — но в итоге сохранило самое дорогое, что есть в моей жизни.
Сорбец, 1276 год
Весна в этом году хуже некуда — комары проснулись в начале апреля, солнце топило снег и поднимало зеленые ковры на полях, не оставляя крестьянам время на подготовку к работе. Но причина негодования молодой девы крылась не в погожих условиях для прогулок, а в нежданном госте, как бы невзначай затерявшемся среди общей свиты.
— Всегда поражалась нашим краям, всем в Редании завидно тому, как мы процветаем!
«Боже упаси, если о нас действительно хоть кто-то узнает», — рассуждала баронесса Алетта Валхольм, не переставая с едва скрываемым недовольством буравить взглядом старшую сестру.
Старшую, но по восприятию ли мира? Магнолия Валхольм, а ныне — Бевентот, несомненно, была прекрасной, словно летний цветок, пышущий красками. Она любила яркие цвета в нарядах и не скупилась на украшения из изумруда, подчеркивающие зелень ее глаз и пушистые кудри цвета ореховой скорлупы. Алетта и по сей день завидовала ее умению располагать к себе людей не только приятной внешностью, но и манерой речи, поведения. Она действительно являлась мягким лучом солнца, в то время как младшая сестра обжигала собеседников невольным взглядом.
— И процветающий край решил посетить Карл Бевентот без моего ведома?
Замечание обидело сестру, улыбка ускользнула с ее лица, уступив место плотно сжатым губам. Алетта будто видела свое отражение, только предпочла не любоваться им, а перевести взгляд на пейзаж, открывающийся с балкона. Запах легкой сырости и сладости молодой травы удачно успокаивал нервы.
— Опять ты за свое.
— Не опять. Это, — Алетта широким жестом обвела поселение за стенами усадьбы, — это наследие нашего отца, Магнолия, а не приданное.
— Именно что наследие, а наследие должно передаваться детям.
— У тебя нет детей.
— Это пока. И такими темпами они уж точно появятся у меня раньше, не находишь?
— Я ценю твою жертвенность, сестра, благодаря тебе мы заключили пусть и не столь удачный, но крепкий союз, дающий нам возможность поставлять зерно и хлопок через Гелибол и Новиград, но… что ты на меня так смотришь?
Магнолия взирала на сестру с сожалением, с нисхождением, которое задевало баронессу куда глубже оскорблений и угроз.
— Карл хороший человек, Алетта, я согласилась на этот брак не только из-за того, что его семья имела вес и хорошую репутацию среди торговцев. Он выказывает мне знаки внимания, заботится и не бывает грубым…
— Это только пока, — с сомнением констатировала девушка, скрестив руки на груди. — Его цель — не процент от продаж, а мои земли.
— Наши.
— Нет, мои. Ты теперь Бевентот, а я осталась единственной Валхольм, и вся ответственность за это место лежит на моих плечах.
— Ты слишком многое на себя
