Е.М. Мелетинский
Средневековый роман
Происхождение и классические формы
ПРЕДИСЛОВИЕ
В виде романа повествовательная литература впервые выступает в качестве чисто художественного творчества, как плод поэтического вымысла, не претендующего всерьез на историческую или мифологическую достоверность. Этим роман отличается от мифа, героической песни, легенды, исторического предания, древнейшей дидактики и тому подобных жанров, сохраняющих синкретическую связь с религиозным или светским поучением, с древней «мудростью». В рамках фольклора свобода вымысла достигается в сказке (по мере ее отделения от мифа), которая во многих отношениях является фольклорным эквивалентом рыцарского романа (и других его архаических форм) и поэтому широко с ним взаимодействует; неудивительно, что сказка отчасти порождает его, а отчасти сама совершенствуется под его влиянием. Истоки формирования романа в том или ином культурно-историческом ареале могут быть чрезвычайно разнообразными. Роман может, например, возникнуть в результате трансформации своего национального эпоса — или, напротив, иноземного, — воспринимаемого как сказочный вымысел; он может развиться и как плод разбухания и известной переработки сказки (волшебной, новеллистической) или предания, легенды. Процесс вызревания жанра романа, как правило, ферментируется дополнительным воздействием лирических, лирико-драматических или риторических жанров.
Независимо от истоков формирования роман в качестве большой повествовательной формы не может не противостоять к эмпирически (диахронно или синхронно) и, так сказать, теоретически героическому эпосу или тем жанровым образованиям, которые выполняют его функции (например, летописным сводам или историко-героическим повестям).
Роман противостоит эпосу не только отходом от предания как сферы достоверного и одновременно прошлого, т. е. уважаемой, может быть сакрализованной, старины. Роман также в отличие от героического эпоса ориентирован на изображение самодовлеющей личности, уже не столь органически связанной с этническим коллективом (и оппозицией «свой/чужой»), личности в какой-то мере эмансипированной. Главный интерес романа состоит в личной судьбе (испытаниях или приключениях) героя и в изображении его внутренних переживаний, его «частной жизни», более или менее выделенной из общественного «эпического» фона. Интерес к личной судьбе героя как раз роднит роман со сказкой, но изображение душевной жизни — сфера чисто романическая. Это очень существенная грань, обычно остающаяся незамеченной при рассмотрении ранних форм романа, порой тяготеющих к сказке. Средневековый роман представляет собой важнейшее звено в истории повествовательного искусства народов мира. Ему предшествует античный роман, но средневековый роман лишь в некоторой степени опирается на него как на своего «предшественника», в основном формируясь заново из различных гетерогенных истоков (проблема античного наследия в средневековом романе специально рассматривается во Введении). Средневековый роман представлен в Византии (XII в.) новыми, частично стихотворными образцами традиционной греческой романной формы, на романо-германском Западе — так называемым куртуазным, или рыцарским, романом (он возник и достиг высшего расцвета в стихотворной форме в XII — начале XIII в., впоследствии возобладала проза), на Ближнем и Среднем Востоке — стихотворным романическим эпосом XI—XII вв., на Дальнем Востоке (в Японии X—XI вв.) — придворным романом, который также можно было бы назвать «куртуазным» (но не «рыцарским»).
Средневековые формы романа в Европе и на Ближнем и Среднем Востоке продолжали создаваться до XVI в. (собственно, и роман французского барокко XVII в. можно считать завершением первых), но уже не достигали таких художественных высот, да и сама специфика романного жанра не получила в них дальнейшего углубления. Соответственно и в настоящей монографии будут рассмотрены только генезис средневекового романа и его классические формы, созданные в XI—XIII вв. Берулем и Тома, Кретьеном и Вольфрамом фон Эшенбахом, Гургани, Низами, Руставели, Мурасаки Сикибу и др. Очень многие ученые XIX—XX вв. склонны резко отделять средневековый роман от романа нового времени и только последний считать полноценным проявлением жанра. В англоязычных странах подобное представление поддерживается терминологическим различением romance/novel.
Со времен «Эстетики» Гегеля стало популярным представление о романе как о «буржуазной эпопее» нового времени, по отношению к которой ранние формы романа, и прежде всега роман средневековый, можно считать романом только условно или рассматривать его как эмбриональную форму этого жанра. Разумеется, последователи Гегеля правы в том, что в новое время, в условиях буржуазного общества, невозможно создание героической эпопеи и что ведущим повествовательным жанром, стремящимся к решению общеэпических целей, становится роман; правы они и в том, что роман достигает этих целей парадоксальным образом, оставаясь эпосом частной жизни, поскольку глубинные общественные отношения теперь скрыты под поверхностью игры частных интересов. Это, конечно, определяет известное своеобразие романа XVIII—XIX вв. Отсюда, однако, вовсе не следует неполноценность средневекового романа.
В советской науке представление о полном проявлении специфики романа в романе только нового времени подкрепляется авторитетом М. М. Бахтина (Бахтин, 1975), считавшего главной стороной романной специфики столкновение различных художественно-языковых стихий и подчеркивавшего роль «мениппейных» и «карнавальных» жанров в генезисе романа. Однако феномен «полифонизма» в самом широком смысле, которым М. М. Бахтин блистательно объяснял своеобразие романа Достоевского, вовсе не является ключом к жанру романа, как такового; что касается «мениппейности» и «карнавальности», то не случайно они так ярко представлены в произведении Рабле, которое никак не может считаться классическим образчиком романа. Одна из последних формулировок специфичности романа нового времени и неспецифичности средневекового романа — в книге В. В. Кожинова «Происхождение романа» (Кожинов, 1963), с которым справедливо полемизируют А. Д. Михайлов в своей монографии о французском рыцарском романе (Михайлов, 1976, II, с. 6) и П. А. Гринцер в теоретической статье «Две эпохи романа» (Гринцер, 1980, с. 5).
Один из тезисов предлагаемой монографии будет заключаться в том, что классические формы куртуазного романа и романического эпоса полностью удовлетворяют современному представлению теоретической поэтики о сущности жанра романа (кроме разве своей стихотворности), но что в сознании средневекового человека эти классические формы не были достаточно отделены от других разнообразных произведений, к которым термин «роман» в его современном значении приложим лишь с оговорками. Мы бы могли некоторые из этих произведений назвать квазироманами (в синхроническом их рассмотрении) или предроманами (исходя из диахронической перспективы), а другие — полностью отделить от романа. Само слово «роман» во французской средневековой литературе включало и многочисленные псевдоисторические или легендарные повествования на народном языке; персоязычные романические эпосы объединялись со стихотворной дидактикой в рамках жанра поэмы (масневи), грузинский романический эпос был трудно отделим от панегирической поэзии (кебани), а японские моногатари подразумевали придворный роман наряду со сказочными и лирическими повестями. В какой-то мере все эти средневековые «жанры» можно объединить наличием некоторой доли вымысла и сознательной установкой авторов на художественное «украшение».
Рассматривая генезис средневекового романа, я постараюсь показать и
