Владислав Бахревский
Вертолётчики
Наш вертолёт летел над Эфиопией. Будто огромные столы проплывали под нами горы с плоскими вершинами, они так и называются столовые. Там, среди гор, жили люди. Они возделывали крохотные поля. Раньше эти поля давали урожай. Но теперь земля была неживая. Вот уже несколько лет многие страны Африки страдают от засухи. Нет дождей. Нет воды.
В трудное для Эфиопии время Советская страна послала ей помощь: продовольствие, палатки, одежду, лекарства. И главное — вертолёты, самолёты и грузовики. Надо было срочно перевозить людей из бесплодных гор в плодородные долины.
Мы прилетели в палаточный лагерь, где люди собирались для отправки. Вертолёт выгрузил продукты и взял женщин с детьми. Дети и женщины никогда ещё не были в воздухе, но они не боялись вертолёта. Они знали: вертолёт — спасение и жизнь.
Дети улыбались советскому пилоту и тихонько трогали его исхудавшими ручонками. На счастье!
Пилот был смелый человек. Не каждый отважился бы сесть на те площадки среди скал, куда опускался его вертолёт. Не из геройства он это делал. Ради людей. Уж такая у него работа — прилетать на помощь.
Тогда, в Эфиопии, я и решил как можно больше узнать о вертолётчиках, об их героическом труде. Мне посчастливилось познакомиться с замечательными людьми из Симферопольского авиаотряда, с их удивительно интересной, такой нужной стране работой. Рассказы одного из них — пилота Ивана Васильевича Птицы — составили эту книгу.
ДРУЗЬЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ
На вертолёт я пересел с истребителя. Лётчиком был три года, а в вертолётчиках вот уже тридцать лет…
После тяжёлой болезни суровые военные врачи сказали: прощайся с небом, а если жалко, можешь на вертолёте летать.
Выбрал небо. У меня ведь и фамилия небесная — Птица.
Выбрать выбрал, но к вертолёту никак не мог привыкнуть. Правду сказать, я его даже боялся.
Самолёт — как птица! У него крылья. Есть чем на небо опереться. Летит стрелочкой, звук за ним угнаться не может, а не страшно!
Погляжу на вертолёт — летающая консервная банка. Служил я тогда на Севере.
Первые два раза слетал — обошлось. На третий получил приказ отвезти на остров Кильдин геологов.
Вылетели — солнце. Впереди, можно сказать, приятная морская прогулка. Вдруг снежок запорхал. Да всё гуще, гуще, а туч не видно.
Второй пилот, Толя, был опытнее меня.
— Пожалуй, возвращаться надо, — советует. — Как бы нам в заряд не угодить.
Заряд — это снежная слепая буря, когда видимость равна нулю.
Окинул я взглядом горизонт — снег как снег.
— Неудобно, — говорю, — вернёмся — засмеют. Сне́га на Севере испугались!
Запросили по радио Кильдин:
— Как погода?
Отвечают:
— Хорошая погода. Солнце, хоть загорай.
Полетели дальше и вдруг — словно в мешок с мукой провалились. Вверху бело, внизу бело.
Развернулись, чтоб быть ближе к земле, а земли нет. Пропала земля!
Смотрю на приборы, а они невесть что показывают. Как летим, и то непонятно. Может, боком. Аэродромы не отвечают, не слышат нас.
Вдруг чувствую — валимся. Тяну за ручку, а сил не хватает, кричу:
— Толя! Помогай!
И тут прямо перед нами — скала. Лоб в лоб. Рванули ручку вдвоём, влево. Скала исчезла, и опять белым-бело.
— Ниже сопок летим, — говорит второй пилот. — Потому и не слышат нас.
А мне не до разговоров — падаем. Вижу — вода. Вода тоже ориентир, вертолёт выровняли, скорости нет — висим.
Пришли в себя.
— Надо садиться, — говорит Толя, — заряд переждать.
Но куда садиться? Полетели наугад. Вода кончилась, внизу снег. А что под снегом? Может, яма, а может, болото?
Борттехником у меня был Авось Ваня. Такое к нему прозвище прилипло. Предлагает:
— Давай, командир, я спрыгну и покажу, куда садиться.
Другого выхода нет.
— Хорошо, — соглашаюсь. — Только подожди, спущусь пониже.
— Не расшибусь авось!
Я глазом не успел моргнуть, а он дверцу отворил — и хлоп вниз. Всё равно что с крыши семиэтажного дома прыгнул. Несдобровать бы, но снег был глубокий, и Авось Ваня даже не ушибся.
Сели. Места незнакомые. Сопки кругом. Решили на аэродром возвращаться. Поднялись, а назад дороги нет. Небо до того забито снегом, хоть лопатой расчищай.
— Полетели на Кильдин! — говорит борттехник. — Авось!..
Снова запросили остров.
— Как погода?
— Отличная, — говорят, — погода! Вы-то куда запропастились?
— На мельницу заворачивали, — отвечает Авось Ваня.
Полетели над морем, а оно сияет. Льды сияют, вода сияет. Ну, и мы тоже просияли.
— Какая надёжная машина вертолёт! — говорит Толя. — Самолёт из такой передряги поздорову не выбрался бы.
— Удивительная машина, — соглашаюсь, а сам покраснел, как пареная свёкла: я-то ведь вертолёт консервной банкой про себя величал.
С той поры мы с вертолётом друзья. На всю жизнь друзья.
ТЮТЕЛЬКА В ТЮТЕЛЬКУ
У лётчиков, у вертолётчиков, для кого небо — работа и счастье, любят спрашивать о небывалом. Расскажите, мол, историю, да такую, чтоб дух захватывало.
Истории, конечно, нет-нет да и приключаются. Но виноваты в том не машины, а сами люди.
Однажды, на военных учениях, получили мы приказ снять человека с подводной лодки. Учения проходили на Белом море. Погода стояла неласковая, штормило.
В те годы на вертолётах умной техники было поменьше. Скажем, ниже, чем на десять метров опускаться при волнении моря нельзя, можно волну захватить на винт. Вертолёт с остановившимся винтом — всё равно что птица без крыльев. Определить точно высоту мы тоже не могли. Вернее, могли, но с помощью зелёной бомбочки. Бросали её в море, по воде расползалось зелёное пятно, и по нему-то мы и определяли, как высоко зависаем над поверхностью.
Снять человека с корабля, когда волны высотой с пятиэтажный дом, — очень трудное дело. Но приказ есть приказ, и мы его выполнили.
Человек с подводной лодки оказался совершенно здоровым. Это ведь было учение.
Набрали высоту, взяли курс на аэродром, вдруг снова вызывают: на рыбачьем сейнере ранило человека.
Авось Ваня подумал, что это опять учебная тревога, и даже рассердился:
— Мы же своё
