Вася Бёрнер
Уничтожил морально
В одно из солнечных утр… в одно из солнечных утрей… в одно из солнечных утров… короче, однажды после завтрака, Хайретдинов затеялся щёлкать тумблерами радиостанции и готовиться к утреннему сеансу связи с «Графиком». Ночной горный ветер к тому времени угомонился, перестал завывать в скалах и хлопать плащ-палаткой, натянутой над нашим СПСом. Пять обитателей Второй точки, слопавши завтрак, покуривали трубочку, молча передавали её по кругу. Болтать с утра никому не хотелось, в «помещении» было тихо, аккумуляторы в радиостанцию зарядили свежие, поэтому Хайретдинов не надел наушники себе на голову, а держал их в руке, перед своим лицом, вместе с тангентой.
— «График», я — Вершина Двенадцать. Перехожу на приём. — Сказал в микрофон Хайретдинов и отпустил кнопку передачи.
— Ухады дамой. — Хриплым голосом сказала радиостанция с жутким таджикским акцентом. — Забирай своя пасани и ухады, мана, дамой. Моя тэбэ приказаль.
Мы все, как один, навострили уши и повернулись к Хайретдинову. Тот удивлённо вскинул брови, отпрянул было от наушников, но очень быстро перешел в положение боевого взвода, исказился гримасой гнева и выдохнул:
— Ах ты гад!
Затем Хайретдинов вдавил кнопку передачи чуть ли не внутрь тангенты и заорал командирским голосом в радиоэфир:
— Ты, душок бородатый! Ты кого пытаешься лечить? Прапорщика Советской Армии? Да я твой … шпарил, когда ты ещё валялся в куче собственных какашек!
Дальше Прапорщик заорал так, что под нашей горой, в штабе полка, я полагаю, заскакали по полу армейские табуретки. Ну, во всяком случае, весь гарнизон поста Зуб Дракона и половина ущелья Хисарак слышали каждое его слово. Рёвом Буйного Бронтозавра Хайретдинов выстроил настолько изощрённую матерную конструкцию, что, если я приведу её в качестве цитаты, меня не только никогда не возьмут в Союз писателей, но и не пустят к приличным людям, в стойбище Оленевода Бельдыева.
Четыре лица, офигевших от красоты нецензурной брани, с восхищеньем смотрели на Хайретдинова. В окрестностях горы Зуб Дракона выключился звук, отключился свет, смолк в зелёнке стрёкот насекомых. В небе споткнулись птицы, забыли, как махать крыльями и камнем рухнули на дно ущелья Хисарак. Испуганно замер текущий с горы ручей, ветер стих и умер, облака с охреневшими лицами врезались в Центральный Гиндукуш. Гиндукуш от неожиданности присел и в страхе сжался. Жалостно всхлипнув, остановилась речка Гуват, глубокое офигенье накрыло долину реки Панджшер и весь Мир звенящей немой тишиной.
Все окрестности слышали только грандиозный мат Хайретдинова и биение собственных сердец. Отдыхал весь радиоперехват, находившийся в зоне вещания нашей радиостанции. Несколько минут в этой зоне никто не вёл никаких боевых действий, никто никуда не бежал, никто никуда не стрелял. Все, затаив дыхание, слушали Хайретдинова. А он рассказывал бородатому неудачнику на русско-татарском эксклюзивном наречии про всю горечь несчастного духовского существования, про низменность его душевных порывов и про всю никчёмность его подготовки по части радиоперехвата. И лишь в самом конце разговора предложил прийти и получить в задницу то, что в литературных произведениях никто никогда не возьмётся описывать.
Ефремов вылупил глаза, начал беззвучно открывать и закрывать рот, как рыба в Одесском лимане. Я вдохнул столько воздуха, что раздулся, как воздушный шарик и тоже застыл, вместе с тектоническими плитами, Вечностью и тишиной поднебесья.
… Три… Два… Один!
И грянул взрыв неудержимого хохота. Десять стонущих и орущих солдатских глоток гарнизона поста номер Двенадцать салютовали прапорщику Хайретдинову за его начитанность, находчивость и смекалку. Ефремов хлопал себя ладошкой по бедру, Герасимович задрал вверх пыльные полусапожки и конвульсивно подрыгивал ими под изображавшей потолок плащ-палаткой, я от смеха выронил трубку на пыльный матрас и схватился обеими руками за болящий от хохота живот.
Хайретдинов привычным жестом кинул на рацию наушники, смачно сплюнул на пол, после чего грязно, с особым цинизмом, выругался.
Мир дёрнулся и поплыл по своим делам в крутом восхищении. Кашляя и спотыкаясь от смеха, рывками поплыли облака. Снова вздыбились вершины Гиндукуша. Из ущелий вверх полетели ржущие птицы. Давясь роготом, трясся в экстазе Хисарак, ржал гарнизон Зуба Дракона, исступлённо ржали горы, скалы, тектонические плиты и насекомые в зелёнке ущелья.
Из-за такого морального уничтожения неудачливый душок должен был удавиться от горя собственными руками. Может быть так оно и произошло, потому что его кореша начали грустно постреливать по нам через ущелье одиночными выстрелами из пулемётов ДШК и КПВТ.
После того как все проржались и успокоились, Хайретдинов повторно запросил по связи «Графика».
За 8 месяцев службы в армии я уже привык, что хорошее настроение для солдата — это большая роскошь. Если, вдруг, солдат приобрёл на немножечко хорошее настроение, то будет найдено сто пятьдесят разных способов, чтобы это настроение исправить. Именно так произошло и в этот раз. Чтобы гарнизону поста Зуб Дракона служба не казалась мёдом, «График» сообщил, что в Руху из Штаба Дивизии прибыла проверка. Два офицера: полковник и подполковник. Сначала они напроверяют до синих соплей ППД полка в Рухе, затем пойдут по постам. Не завтра, так послезавтра, их вертолётом доставят на пост № 20, расположенный над нами на высоте 3070. Они там наведут шухер, потом спустятся и примутся за нас.
В силу ряда известных причин я заранее понял, что проверка не сулит нам ничего хорошего. Она нам пряников принесёт или пенделей? Давайте попробуем вспомнить, чтобы хоть один проверяющий, хоть когда-нибудь проверил всё вокруг тебя и сказал:
— Ну, родной, ты такой молодец! На-ка тебе пряничек.
Было такое хоть раз? Не было. Каждый раз получалось всё наоборот.
Если человек это помнит и понимает, то он не станет ждать милостей от природы и пряников от проверяющих. Пряников мало, а солдатиков много. Если дать одному пряник, то потом придётся давать и другому. Поэтому — дай солдату под зад. Не важно за что, важно, чтобы другим было не повадно. И тогда всё будет хорошо. Как говорилось в одной бодрой военно-патриотической песенке «И тогда — вода нам, как земля!»
После приступа ржаки грустные мысли в моей башке устроили небольшую меланхолию, я неспешно пыхал трубочкой под звонкие плюхи душманских крупнокалиберных пуль по скалам нашего поста. Вскоре табак в трубке прогорел, Бендер выколотил золу о свой указательный палец, а я поднялся с матраса, и решил сходить на Третью точку с целью подговорить Манчинского, Гнилокваса и Орлова. Вдруг они согласятся застрелить к хренам собачьим этих проверяющих, вдруг
