Виктор Бушмин
Время проклятых королей 5
Узник Кардиффа
ГЛАВА I. Хорек полез в курятник
Таррагон. 15 июня 1133г. Дворец.
Робер сидел, в задумчивости облокотившись на резной подлокотник кресла, брови его были нахмурены, что выдавало тяжелые раздумья, захватившие его целиком и полностью. Дверь в комнату, где находился в одиночестве граф Таррагона, тихо скрипнула и из-за нее показалась голова Гуннара – скандинава-наемника, который после захвата графства предводительствовал личной гвардией. Робер Бюрдет граф Таррагонский, он же Филипп де Леви, отвлекся от раздумий, посмотрел в его сторону и кивком головы разрешил скандинаву войти. Когда Гуннар подошел и поклонился ему, Робер произнес:
– Все готово, Гуннар?
Тот молча кивнул в ответ. Робер натужно улыбнулся, протер усталое лицо ладонями и сказал:
– Надеюсь, что они отдают себе отчет в том, что это дело весьма опасно и, возможно, – он снова нахмурился, – нет! Почти наверняка они не смогут вернуться живыми…
Швед едва заметно улыбнулся – на его каменном лице, почти лишенном внешних проявлений каких-либо эмоций (словно он был не человек, а каменная скульптура) лишь блеснули на мгновение ледяным блеском светло-голубые глаза.
– Ребята слишком обязаны вам, дон Робер… – медленно, будто по капле, выдавил из себя он. – Они пойдут с вами и в огонь, и в воду…
Робер с недовольным видом покачал головой:
– Слишком обязаны… – словно эхо повторил он слова шведа. – Когда человек обязан, он становится похожим на раба, а не на свободного воина. Блага и привилегии, коими я так щедро одарил их, будут давить на их плечи тяжелыми оковами…
– Нет, сир…– Гуннар тряхнул своими длинными, почти до плеч и аккуратно расчесанными на прямой пробор светлыми волосами. – Нет и еще раз нет, граф! Мои люди хотят отдать долг тому, кто отдал им свое сердце и распахнул настежь свою душу, они не смогут жить с мыслью о том, что оставили вас в одиночку решать вопросы, которые даже всем вместе решить почти не под силу. Они проклянут себя и детей своих вовеки веков, если вы не возьмете их с собой.
– Спасибо, мой верный и храбрый швед, – грустно улыбнулся в ответ Робер. Он посмотрел в глаза Гуннару. – Как я понял, – он кивнул в сторону двери. – Они уже ждут моего решения за дверью?..
– Да, сир, – Гуннар снова встал и почтительно поклонился. – Все, кого я отобрал, ждут в нетерпении.
Робер хрустнул костяшками пальцев, сжал их в кулаки, слегка ударил ими по подлокотникам, выдохнул и ответил:
– Быть по сему. Знать судьба такая. – Он посмотрел на шведа. – Зови…
Париж. Остров Сите. Дом Сугерия. За месяц до описываемых событий.
Аббат Сен-Дени монсеньор Сугерий скомкал маленький листок провощенного пергамента и бросил его в камин, в котором, потрескивая и разбрасывая искорки, тлели угли. Несмотря на теплые и погожие летние деньки вечерами все еще было прохладно, да и от Сены несло сыростью, что создавало ощущение скорее ранней осени, нежели теплого французского лета. Пергамент быстро почернел, скукожился и, полыхнув голубоватым пламенем, быстро сгорел, не оставляя о себе даже малейшего следа.
Сухонький и сгорбленный монах, в котором, во взгляде и выражении лица которого, тем не менее, угадывалась огромная внутренняя сила, непреклонная воля и железная выдержка, подошел к камину и, взяв в руки большую железную кочергу, на всякий случай пошевелил ею угли, уничтожая даже те мизерные остатки секретного документа, доставленного ему голубиной почтой несколько часов назад.
– Береженого Бог бережет… – вслух произнес он, после чего, развернулся и, подойдя к стрельчатому окну, разукрашенному на новомодный манер витражными стеклами, распахнул его, впуская в сыроватую и немного задымленную комнатку поток свежего ночного воздуха. Он втянул ноздрями его прохладу, напоенную ароматами цветущих груш и яблонь, растущих в изобилии вокруг низенького домика аббата, служившего ему одновременно и домом, и архивом, и, ни много, ни мало, главной квартирой тайной службы Его величества короля Франции Людовика Воителя, которого из-за его фамильной тучности, унаследованной от отца – покойного короля Филиппа Грешника и матери – Берты Голландской, недоброжелатели и враги стали называть Толстым.
Сожженное донесение было из Англии, от одного из его тайных агентов, который под видом монаха-бенедиктинца находился подле Арнульфа, служившего начальником охраны Робера Куртгёза Нормандского – старшего брата короля Англии Генриха Боклерка, захватившего его в плен и держащего в замке Кардиффа в качестве своего почетного, но вечного пленника.
Сугерий задумался, анализируя донесение…
– К Арнульфу поступили на службу три сарацина из Испании… – тихо произнес он, барабаня пальцами по каменному подоконнику и любуясь раскинувшимся на ночным и спящим Парижем звездным небом, освещавшим его, дом, сад и окрестности острова своим серебристым переливчатым светом. – Как я понял, они прибыли из Таррагона…
Аббат резко повернул голову, посмотрел на входную дверь и прислушался – ему показалось, что из-за нее послышался какой-то подозрительный шорох. Он на цыпочках подкрался к ней и, рывком распахнув, выглянул в темноту маленького коридора, отделявшего комнатку от другой части домика, в которой была его спальня и архив.
– Почудилось. – Он перекрестился, закрыл дверь, подошел к креслу, стоящему возле письменного стола, заваленного стопами пергаментов, каких-то бумаг, карт и документов, сел и стал машинально перебирать их, пытаясь рассортировать и придать всему этому безобразию хотя бы минимальные признаки порядка.
Поняв, что это бесполезное и пустое занятие, Сугерий в сердцах плюнул под стол и, откинувшись на спинку кресла, задумался, скрестив руки над головой.
– Выходит, что слова Гийома де Ипра, все-таки, не были пустым трепом и бахвальством… – промелькнуло в его голове.– Клятва, которую Филипп де Леви дал над телом умирающего графа ,Гийома Клитона, все-таки, была правдой… – он смежил глаза и, казалось, задремал, громко посапывая и замерев в такой неудобной позе, снова открыл глаза, расцепил руки и, взяв в руки перо, стал вертеть его пальцами – так он всегда делал, когда разгадывал какую-нибудь сложную задачу. – Три сарацина… – он скривился… – Нехристи. От них можно всего ожидать, это – как пить дать. Тем более что у них там, на родине, понятие верности и чести, ох, как распространено…
Сугерий встал из-за стола и стал медленно расхаживать по комнате…
– Ох, Робер, Робер… – тихо произнес он снова вслух, спохватился, поправил сам себя, в сердцах топнул гонной и, снова плюнув себе под ноги, прибавил, – вернее сказать: Ох, Филипп, Филипп… какой же ты, право, честный, порядочный и… неугомонный, прости меня Господи.
Аббат снова
