Обухова Лидия
ПТЕНЦЫ АРХЕОПТЕРИКСА
Антропологу Я.Я. Рогинскому посвящаю эту шутку.
— Это ты? Не спишь?
— Не сплю.
Голоса прозвучали странно. Язык был четок и лаконичен; на нем вполне могли изъясняться люди, но сами голоса не казались человеческими. Им не хватало гармонии и свободы. Что-то натужное, принужденное угадывалось в их звучании.
Только что взошла Луна. Стал виднее угловатый дом, похожий на льдину с острыми неравными углами. Его косые стены отбрасывали тень на вымощенный пластмассой дворик. Вокруг стояла тишина, то есть то, что можно назвать тишиной при заунывном шуме ветра, бормотанье воды и сухом треске моторов.
Погода с вечера оставалась ясной. Но по ночам редко было видно небо со звездами: то клубились густые искусственные облака, то зажигалось нужное какой-нибудь отрасли промышленности плазменное свечение, то, наконец, испытывались новые лучи — прямые и невесомые, как дорога в антимир. А еще чаще просто колесили спутники, сменяя друг друга. Они сделались еженощной частью ландшафта; службой для одних, привычкой для всех. Вот и сегодня небо вырядилось богато: на соседнем меридиане включили новую энергетическую систему, ее оранжевый отблеск соперничал со взошедшей луной. А к далекой звезде Омикрон третью неделю стремился сигнальный луч. Его зеленое лезвие тонко разрезало небосвод; оно было кривое, как у старинного ятагана.
Волны света непрерывно двигались и пульсировали; мелькали глобальные ракеты, грузовые и пассажирские; иногда небо казалось даже более населенным, чем земля.
Существа со странными голосами хоронились в тени второго здания, плоского, как коробка. Именно оттуда доносился сухой треск счетчиков, равномерное жужжание включенных машин. Окна были затянуты пленкой; они слепо мерцали, и существа печально прислушивались к безликому шуму изнутри.
— Третью ночь он держится на энергетических душах. Ни минуты сна, — сказал первый голос, более отрывистый и грубый.
Если очень присмотреться, то можно было различить, что голос этот принадлежит существу со смутно знакомым контуром собаки. А его собеседник напоминал лошадь. Но они только напоминали этих давно изменившихся животных, так же как и Земля была к этому времени населена уже не Гомо Сапиенсами Людьми Разумными, а просто Сапиенсами — Разумными, и этот новый человеческий род был и не был похож на людей в такой же мере, как и люди в свое время походили на неандертальцев или отличались от них. Ничего волшебного не произошло, просто эволюция, ускоренная усилиями интеллекта, продвинулась далеко вперед. Но вместе с развитием доминирующего вида-человека (то есть скорее — бывшего человека) — при постоянных и кропотливых усилиях Сапиенсов развивались и другие млекопитающие; они тоже проходили ступень за ступенью лестницу эволюции. (Впрочем, кто знает, какова эта лестница на самом деле? Даже Сапиенсы были лишь ее ступенью. Разумеется, очень высокой ступенью! Сравнительно.)
Что касается бывших лошадей и бывших собак, бывших дельфинов и бывших слонов, то они теперь обладали членораздельной речью и посильно помогали Сапиенсам: производили несложные вычисления на счетных машинах, следили за порядком в домах, принимали сигналы, включали и выключали рычаги. Они взяли на себя те остатки физического труда, которые могли еще отвлекать Сапиенсов.
— Жу сегодня был очень бледен, — сказал Бывший Лошадь, прислонясь рыжим крупом к стенке.
— Ему не нравится, когда мы его называем Жу, — одернул товарища Бывший Пес — Сапиенс — и все. Клички приучают к сентиментальности. Это отнимает время.
— И все-таки он Жу, — упрямо повторил первый. — Он не может нам этого запретить.
Пес передернул шкурой.
— Разве он что-нибудь запрещает? Он наблюдает.
— Ты думаешь, он может нас отправить в Большой Круг и заменить другими? Бывший Лошадь ушел глубже в тень.
— Ну, что ты? К чему ему это? На нас вполне можно положиться. Ведь так?
— О, да!
Они помолчали, ежась от ночной сырости. Дом стоял одиноко, в горах. На сотни линейных единиц вокруг не было другого жилья. Зато поблизости шумел поток с чистой и первозданной водой, как и миллионы лет назад! Звери пили ее украдкой, пили до одурения, как алкоголь. Сапиенс, конечно, ничего этого не знал. Он многого не знал о них.
— Интересно, чем он сейчас занят? — опять проговорил Бывший Лошадь. Специально закрасил окна, чтобы мы не смотрели!
— Едва ли он думал о нас. Просто не хотел отвлекаться: к прозрачному стеклу липнет столько ночных бабочек!
— Сегодня бабочек нет.
— Холодно.
— И все-таки: что у него за работа? Слишком он бледен, наш Жу. Я все боюсь: а вдруг с ним что-нибудь случится и мы узнаем об этом только утром?
— Глупости, — Бывший Пес говорил рассудительно. — Ты бы шея лучше спать. Жу не любит, когда мы нарушаем распорядок.
— Не пойду.
Пес вздохнул.
— Ну, тогда взгляни на него разок и успокойся. Утром, убирая лабораторию, я слизнул часть пленки. Нагнись.
Бывший Лошадь нагнулся.
Он увидел Сапиенса, который стоял перед светящейся доской, слегка опустив лоб, тяжелый, как кирпич, — все лицо казалось сплющенным от этой тяжести! А глаза у него были маленькие, ушедшие глубоко под карниз лба, и рот незаметный, легко очерченный, никак не выражающий внутреннюю жизнь, с тех пор как она перестала быть чувственной. Прямая короткая шея с железными мускулами, чтобы поддерживать небесную сферу — череп, вместилище разума. И видящие пальцы, которые вывели Сапиенса за границу глазного диапазона.
Жу поднял руку и коснулся доски. Это было скользящее точное движение. Все, что связано с физической работой и утяжеляет тело, ушло. Ведь люди долго не умели обращаться с собственными членами, лишь у Сапиенсов механизм движения стал совершенным: они никогда ни за что не зацепятся, поднимут и опустят руку, как надо — самым экономным, а потому и самым красивым движением…
Бывший Лошадь со вздохом выпрямился.
— Работает. Значит, до утра.
— В старину по утрам Сапиенсы говорили «Здравствуй!», — неожиданно выпалил Пес. — Они желали друг другу быть здоровыми.
— А что значит быть здоровым? — пробормотал рассеянно Лошадь.
— Это когда лапа не ушиблена и голова не устает от счетной машины.
— А-а, — Лошадь задумчиво потерся боком о стенку.
Пес остановил его:
— Не делай этого. Ты ведь знаешь: Жу сердится. Он думает, что мы забываем принять антисептический душ.
— Мне нравится, когда он сердится, — отозвался с вызовом Лошадь. — Тогда можно вообразить, что он нас хотя бы немного любит.
— Эмоции отвлекают. Сапиенсы должны думать.
— Если б он думал и о нас!
— Иногда думает. Я-то знаю.
— Да. С тобой он говорит чаще…
Они помолчали. Бывший Пес собирался с мыслями.
— Как это удивительно, как странно! — воскликнул он с
