Олег Поляков
Три, два, один
Тёмная, липкая, жирно чавкающая жижа неохотно отпускала тяжёлые военные, изрядно поношенные ботинки. Уже больше походящие на немыслимые бесформенные обмотки, забитые травой и мхом вперемежку с жирной болотной грязью. Их вес с налипшей грязью увеличился втрое. Добавь сюда полтора десятка фунтов за спиной да дюжину пройденных миль с утра по бесконечной топи и получится среднее арифметическое усталости. А этот «турвояж» продолжался уже третий день, с ничтожной скупой пайкой из вяленого армагила и пары глотков випа.
И ещё москиты. Эти клубящиеся тучи кровососущих убийц сопровождали их аж от самого Грота, с тупым упорством клубясь следом и надеясь лишь на то, что ультразвуковые антимоскитные брелоки когда-то наконец сдохнут и уже ничто не будет стоять между полчищами зудящей армады и этими тремя теплокровными обречёнными. Несметные орды умели ждать своего часа, подыхая сотнями и прирастая новыми тысячами. Утром этого дня их шансы дождаться своего часа заметно возросли, когда один из троицы, вислощёкий очкарик, утопил свой брелок, оскользнувшись на валуне у брода. Очкарика долго и гнусаво материл высокий и крепко сложенный метис, пока сам не отшиб затылок о подводные валуны ручья. Его брелок, выпустив из своего нутра тоненькую струйку воды, также погасил оранжевый светодиод и безжизненно повис на шнурке. Метис злобно выругался, зашвыривая его в заросли осоки.
Однако последний ещё работающий брелок делал своё дело, и кровососущая армия, словно пылевой вихрь, лишь в бешенстве кружилась в отдалении, размазывая чёткость горизонта и скрадывая видимость.
Эти трое, несмотря на смертельную усталость, упорно продвигались дальше и дальше, подгоняемые страхом. Это был не страх перед бесконечным Болотом, и не страх перед москитами-могильщиками, это вообще не был страх перед кем-то или чем-то. Это был СТРАХ. Животный, всепоглощающий, лишающий воли и разума СТРАХ! Это было то, что называется отчаянием, безумным опустошением. Трое двигались вперёд, лишь подгоняемые инстинктом выживания, будто чувствуя спиной ненавидящий, горящий злобой и жаждущий смерти взгляд. Взгляд, которого не было.
А было… Дьявольщина… Знать бы, что это было! У этой адовой твари вообще не было глаз и не известно, чем вообще оно определяло своё местонахождение и обнаруживало окружающие предметы. Это Нечто, верно, выползло из самой преисподней, имея лишь одну цель — убивать. Это было воплощение самой неумолимой смерти. А та тощая старуха с косой, которую так любили раньше изображать, оказывалась в сравнении просто младенцем, агнцем, и, как знать, может, сама и стала первой жертвой этой твари.
Никто из троицы не решался заговорить об этом, поделиться мрачными ощущениями. Скорее, уже не было сил на пустобрех. Трое, не сговариваясь, продолжали монотонно переставлять ноги, осознавая, что остановка будет означать смерть. Смерть, которой не избежать, которая по капле будет выдавливать жизнь из корчащегося тела. Мучительную, кошмарную. Какой сгинул возле Грота Торец. Этот тип всегда был чересчур наглым и любопытным. Совал свой шнобель куда не следовало, всё стремился подмять, опустить, покуражиться. Отродясь не верил в приметы, не молился своим богам. Вот и получил три пуда счастья.
Они как раз только выбрались из треклятого Грота. Грязь стекала с них селевыми потоками, на лицах, превратившихся в чёрно-бурые маски, лишь светились глаза, красные от недосыпа и ядовитых пещерных испарений. Кашель доводил до рвоты, волосы были слипшимися от засохшей крови от неоднократных ударов головой о своды пещеры. Пальцы рук с трудом удерживали ягелевые самокрутки. Но паршивее всего было на душе. От осознания того, что все труды пошли прахом. Нет там ничего, в этом треклятом Гроте. По всему выходило, кто-то сюда добрался раньше и вынес всё под чистую. А ведь путешествие обещало быть коротким, приятным и богатым на бесценные находки. Те штуки, сиреневые цилиндры, о которых полушепотом говорил в таверне старый Кнюк, если, конечно, они существовали на самом деле, принесли бы неимоверное количество бабла. Можно было бы купаться в первоклассном випе до окончания своих дней, лапать красоток и бить кулаком в нос любого, кто неучтиво поклонился, переломившись лишь параллельно полу.
Осознание какой-то проклятости, полной бесполезности и никчёмности положенных усилий доводило каждого до исступления. Даже на обычные монотонные перебранки не было сил. Только тупая и смертельная усталость от многодневного блуждания в чреве Грота.
Пока все смаковали чистый свежий воздух, повалившись на мох, Торец, процедив что-то сквозь зубы, достал из своего вещмешка дозу нитроглюкококаина и отошёл, сославшись по нужде, в кривую расщелину, оскалившуюся остроконечными останцами правее и выше чернеющей пасти Грота. От этой расщелины тянуло каким-то необъяснимым беспокойством. Что-то неприятное и отталкивающее мерещилось в чёрном зеве скального распадка. И чего он туда попёрся?! Дурень хренов. Вечно находил себе приключения на свой беспокойный зад.
Лежащие уже готовы были уснуть тут же, на мшистом склоне, прогреваемом ещё тёплым осенним солнцем, как над ущельем разнёсся низкий басовый гул, напоминавший стон. Земля дрогнула и забилась в какой-то нервной судороге. С останцев посыпалась крошка, в рюкзаках задребезжали верёвочные крючья и карабины. Сон сняло как рукой. Трое дремавших вскочили на ноги, ошалело вглядываясь в расщелину, в которой скрылся Торец. Именно оттуда исходил странный и тревожный гул.
Когда раздался душераздирающий крик, ноги уже уносили троицу прочь от этого места, однако повторный надрывный крик заставил их остановиться и обернуться. То, что предстало их глазам, вряд ли могло присниться даже в самом страшном кошмаре. Из ущелья потянулась какая-то прозрачная субстанция, которую только и можно было угадать по мареву и ряби воздуха. Нечто пузырчатое и бесформенное выпучивалось из расщелины и тянуло за собой Торца. Он был видимо, оглушён, но находился в сознании, мотая головой и пытаясь сообразить, что твориться вокруг. И едва троица была уже готова сорваться в неконтролируемое бегство, как это Нечто на их глазах с лёгкостью выжало Торца будто тряпку. Его тело брызнуло во все стороны и упав, отпущенное нечистью, осталось лежать жутким скрученным свёртком. На какой-то миг, казалось, установилась гробовая тишина. Даже ветер, даже москиты замерли, словно в остановившемся кадре, и пудовая тяжесть налила конечности. И воздух не пробивался в лёгкие, упираясь в холодеющий комок в горле. И тело онемело в остановившейся мышечной конвульсии. И начало меркнуть в глазах.
И дробный звон, ударивший в виски, сверзивший очки с носа Шикаря, ошеломивший и выведший из исступления. И началось бегство!
Глаза не видели пути, ноги делали трёхметровые прыжки, и тело было похоже на заведённую механическую
