Книга Прогулка среди могил - Лоуренс Блок

В последний четверг марта, где-то между 10.30 и 11 утра, Франсина Кхари сказала мужу, что ненадолго уйдет — ей нужно кое-что купить.

— Возьми мою машину, — предложил он. — Я никуда не собираюсь.

— Уж слишком она большая, — ответила Франсина. — Когда я в последний раз в ней ехала, у меня было такое чувство, словно я веду корабль.

— Ну, как хочешь, — сказал он.

Обе машины, его «бьюик» и ее «тойота-кэмри», стояли в гараже позади дома в псевдотюдоровском стиле — наполовину штукатурка, наполовину дерево, — расположенного в южной части Бруклина, в Бэй-Ридже — на Колониал-роуд, между Семьдесят Восьмой и Семьдесят Девятой улицами. Франсина запустила двигатель «кэмри», задним ходом вывела автомобиль из гаража, нажала кнопку дистанционного управления, закрывавшую гаражные ворота, и выехала на улицу. На первом же перекрестке, где пришлось ждать зеленого света, она вставила в плейер кассету с классической музыкой. Это был Бетховен — один из поздних квартетов. Дома она слушала джаз, который любил Кинен, но, когда ехала в машине, всегда ставила камерную классику.

Франсина была женщина привлекательная — рост метр шестьдесят восемь, вес пятьдесят два килограмма, пышная грудь, узкая талия, стройные бедра. Черные волосы, лоснящиеся и волнистые, она зачесывала назад. У нее были темные глаза, орлиный нос, крупный рот с полными губами.

На всех фотографиях она снята с плотно сжатыми губами. Насколько я понимаю, у нее выступали вперед верхние резцы и был неправильный прикус. Она знала об этом и старалась поменьше улыбаться. На снимках, сделанных во время свадьбы, Франсина вся лучится радостью, но рот держит закрытым.

Кожа у нее была смуглая, быстро загорала, и загар получался темный. Она и сейчас уже успела немного загореть: последнюю неделю февраля они с Киненом провели на пляже в Негриле, на Ямайке. Она могла бы загореть еще сильнее, но Кинен велел ей носить козырек и не давал долго сидеть на солнце. «Тебе это ни к чему, — говорил он. — Слишком темный загар — это некрасиво. Когда сливы долго лежат на солнце, они превращаются в чернослив». «А чем так уж хороши сливы?» — поинтересовалась она. «Они сладкие и сочные», — ответил он.

Когда она, проехав полквартала от ворот своего дома, выехала на перекресток Семьдесят Восьмой и Колониал-роуд, человек, сидевший за рулем закрытого голубого фургона, завел мотор. Он дал ей отъехать еще на, полквартала, а потом тронулся с места и направился вслед за ней.

Она повернула направо на Бэй-Ридж-авеню, потом снова налево на Четвертую авеню и поехала в северном направлении. У супермаркета «Д'Агостино» на углу Шестьдесят Третьей она притормозила и осторожно въехала на автостоянку, расположенную на полквартала дальше.

Закрытый голубой фургон миновал стоянку, объехал вокруг квартала и встал у пожарного гидранта прямо перед супермаркетом.

Когда Франсина Кхари выезжала из дома, я еще только завтракал.

Накануне я поздно лег. Мы с Элейн пообедали в одном из индийских ресторанчиков на Восточной Шестой, а потом пошли смотреть новую постановку «Мамаши Кураж» в Общественном театре на Лафайет-стрит. Места нам достались не самые лучшие, и кое-кого из актеров было почти не слышно. Мы бы ушли после первого действия, но один из актеров был приятелем соседки Элейн, и мы решили после спектакля пойти за кулисы и сказать ему, как замечательно он играл. Кончилось все тем, что мы с ним отправились выпить в бар за углом, который оказался битком набит, а почему — я так и не понял.

— Это потрясающе, — сказал я, когда мы наконец выбрались оттуда. — Три часа я не мог расслышать, что он говорил со сцены, а потом еще целый час — что он говорит, сидя от меня через стол. По-моему, у него вообще нет голоса.

— Пьеса шла не три часа, — возразила Элейн. — Скорее, два с половиной.

— Мне показалось, все три.

— А мне — все пять, — сказала она. — Пойдем домой.

Мы пошли к ней. Она сделала мне кофе, а себе заварила чаю, и мы полчаса смотрели передачи Си-эн-эн, а пока показывали рекламу — болтали. Потом мы улеглись в постель. Примерно через час я встал и в темноте оделся. Я уже выходил из спальни, когда она спросила, куда я собрался.

— Прости, — сказал я. — Не хотел тебя будить.

— Ничего. Заснуть не можешь?

— Не получается. Я какой-то взвинченный. Не знаю отчего.

— Почитай в гостиной. Или включи телевизор, он мне не мешает.

— Нет, — ответил я. — На месте не сидится. Пожалуй, мне не вредно будет пройтись до дома.

Элейн живет на Пятьдесят Первой, между Первой и Второй авеню. Мой отель «Северо-Западный» находится на Пятьдесят Седьмой, между Восьмой и Девятой авеню. На улице было прохладно, и сначала я подумал, не взять ли такси, но, пройдя с квартал, перестал чувствовать холод.

Когда я стоял на перекрестке в ожидании зеленого света, в промежутке между двумя высокими домами мелькнула луна. Она оказалась почти полная, что меня ничуть не удивило. Так и чувствовалось, что это ночь полнолуния, когда кровь бродит. Хотелось что-нибудь сделать, только придумать я ничего не мог.

Если бы я знал, что Мик Баллу в городе, я бы отправился к нему в бар. Но он был где-то за границей, а мне ходить по барам в таком возбужденном состоянии было совершенно ни к чему. Я пошел домой, лег в постель с книжкой и около четырех погасил свет и заснул.

В десять часов утра я сидел в баре «Огонек» на соседней улице. За завтраком я просмотрел газету, главным образом местную криминальную хронику и спортивные страницы. Никаких глобальных кризисов не происходило, так что мировым проблемам я большого внимания не уделил. Должно случиться какое-нибудь особое безобразие, чтобы у меня появился интерес к государственным и международным делам, а в остальное время они представляются мне слишком далекими и думать о них неохота.

Но у меня было вполне достаточно времени для того, чтобы прочитать все новости, а потом еще судебную хронику и объявления. На прошлой неделе я три дня работал по заданию «Доверия» — большого детективного агентства со штаб-квартирой в небоскребе-утюге. Но больше работы для меня у них пока не нашлось, а с тех пор как я вел последнее собственное дело, словно целый век миновал. Деньги у меня были, так что я вполне мог и не работать, а изобретать способы коротать время мне всегда удавалось, но все же я был бы рад чем-нибудь заняться. Беспокойство, охватившее меня накануне вечером, с заходом луны не исчезло, я все еще его ощущал — какой-то легкий жар в крови и зуд где-то под кожей, так глубоко, что и почесаться нельзя.