Вот уже три дня, как Лондон утопал в густом тумане. Среди той зимней ночи даже в отсветах уличных фонарей и сигнальных огней нельзя было разглядеть мост Хаммерсмит, который в столь неурочный час, когда кругом не было ни души, нависал над рекой громадной мрачной тенью. Однако если бы случайный прохожий, ненароком оказавшийся в это время на набережной, напряг слух, он непременно расслышал бы сквозь плеск воды и крики редких ночных птиц глухой рокот мотора.
Лодка будто украдкой продвигалась вперед в стылом мраке. Подойдя к тому месту, где течение реки ускорялось, лодка остановилась без всякой опаски, что ее подхватит и унесет потоком. Сидевший в лодке человек распрямился. Он, похоже, стоял на корме, у руля. Но вот он нагнулся, поднял со дна лодки какой-то огромный мешок и не без труда привалил его к краю борта.
Вслед за тем мешок перевалился через борт и с шумным всплеском рухнул в воду. Как только с делом было покончено, человек снова перебрался на корму и запустил мотор. Часы на Биг Бене пробили три.
Глава 2
В то утро сэр Малькольм Айвори решил привести в порядок свою библиотеку. Подобное желание возникало у него время от времени. Эту коллекцию старинных книг, истинный кладезь мудрости, вполне достойный Британской библиотеки, завещал ему сэр Филип, именитый антиквар. Из уважения к памяти отца он с удовольствием расставлял и переставлял книги в алфавитно-тематическом порядке. Но, увы, сэру Малькольму все никак не удавалось довести столь похвальный труд до логического завершения. Во-первых, потому что библиотека состояла из трех огромных комнат, где каждая стена от пола до потолка была заставлена стеллажами. А потом, всякий раз, как только он собирался заняться библиотекой, на него непременно сваливалось какое-нибудь сверхсрочное дело, нарушавшее его благие намерения.
Сэр Малькольм, к примеру, был накрепко привязан к оранжерее с орхидеями, примыкавшей к его дому. Он выращивал там триста разновидностей эпифитов,[1]которые ему поставляли из разных частей света. Книги могли и подождать, а своенравные растения — нет: ведь они куда капризнее женщин! Да и сколько бы ни старался Вэнь Чжан помочь своему хозяину, заботы слуги, похоже, цветам были не по вкусу!
Покончив с диковинными растениями, сэр Малькольм нередко попадал в плотное окружение сотоварищей по шахматному клубу. Он прекрасно играл в шахматы, проявляя при этом высочайшее искусство дедукции вкупе с незаурядной памятью. И не случайно его приглашали на бесчисленные международные турниры, куда он приезжал с радостью, а также с чувством гордости и желанием исполнить свой долг перед британской короной. Из международных шахматных ристалищ он не раз выходил победителем и однажды так порадовал Ее величество королеву, что она преподнесла ему свою фотографию с дарственной надписью; с тех пор эта фотография неизменно стояла в левом углу его письменного стола, а правый угол украшал фотографический портрет его матушки.
Однако с куда большим удовольствием сэр Малькольм отдавал себя в плен «графоманов» — клуба поклонников литературы и философии. Там он встречался с литераторами, писателями, профессорами, издателями и книготорговцами, а также кое с кем из театральных деятелей, которых принимали в этом достойном клубе постольку, поскольку они отстаивали, и не без успеха, знаменитые и сложные постановки таких пьес, как «В ожидании Годо» Сэмюэла Беккета[2]или «Носорог» Эжена Ионеско.[3]К тому же сэр Малькольм и сам любил бывать в театре, это было одно из самых излюбленных его увлечений. По возможности он выбирался из своего имения Фалькон и находил прибежище в своей же квартире в Сохо, откуда было легче добраться до любого модного театра или ресторана, китайского либо индийского, благо их кухню он почитал особенно высоко.
Подобные занятия отнимали у сэра Малькольма почти все время; хотя больше, чем все остальное, посвятить себя делам фамильной библиотеки ему мешал конечно же Скотланд-Ярд! Майор Джон Тернер, начальник центра криминальных расследований Большого Лондона, никогда не упускал случая прибегнуть к его услугам, когда дело принимало щекотливый оборот, поскольку затрагивало высшее общество и соответственно требовало особенно тонкого чувства такта и недюжинного мастерства. Представители высшего света Лондона терпеть не могли полицейских чиновников и, как правило, наотрез отказывались с ними сотрудничать. Зато с человеком своего круга, таким как Айвори, они общались весьма охотно. Да и потом, сэр Малькольм так искусно распутывал самые загадочные дела, что Скотланд-Ярду порой было никак не обойтись без его неоспоримых талантов.
Итак, в то утро наш благородный сыщик решил воспользоваться ледяным туманом, вынуждавшим его уже больше недели безвылазно сидеть в имении Фалькон, и расставить в соответствующем порядке труды по алхимии, тем более что они, среди многих прочих, составляли предмет истинной гордости отцовской библиотеки. Соломон Трисмозин,[4]Никола Фламель,[5]Ириней Филалет…[6]Сэр Малькольм особенно дорожил гравюрами — иллюстрациями к загадочным поэтическим трактатам, в частности к «Убегающей Аталанте» Михаэля Майера,[7]где изображалось, как короли и королевы исполняют странные обряды в окружении птиц, фонтанов, звезд и псов, разряженных в пух и прах.
Айвори вряд ли смог бы объяснить, что пленяло его в этих картинках. Возможно — прелесть некоей интриги, заключенной в подписях, отчего сами гравюры казались еще более таинственными. Взобравшись на самый верх приставной лестницы, сэр Малькольм перелистывал фолиант Майера, ловя себя на том, что он скорее грезит, чем размышляет о мире, который казался ему до странности необычным и необычно знакомым благодаря заключенным в нем странностям!
И тут в библиотеку нагрянула Доротея Пиквик, его старенькая экономка. Судя по выражению лица, она пребывала не в самом добром расположении духа.
— Сэр Малькольм, это ж уму непостижимо! Просто невыносимо! Опять он!
