Денис Коваленко
Полтавская битва
Глава 1
"Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра."
Пушкин «Полтава»
В келье благочинного Валдайского Иверского монастыря тихо было. Да так тихо, что казначей, что сидел на скрипучем стуле и никак не мог усидеть спокойно и ерзал то и дело, страшно раздражал благочинного и ризника. Они трое, одни, без архимандрита, что уехал из обители по делам духовным, сидели за столом и думали. А думать было о чем. На столе лежало письмо от стряпчего монастыря Антипа Тимофеева, что отбыл в Москву по государеву указу об учете монастырской меди для литья пушек. И в письме том написано было вот что:
«Да ныне по именному великого государя указу велено изо всех монастырей вести к Москве медные пушки на крестьянских подводах к указанному сроку. И с того указу послали к вам, государем, для ведома список. А о колоколах еще в приказех наряду по се число не слыхали, только таковы указы у ворот прибиты. А о пушках грамоты великого государя из Монастырского нового приказу во все города посланы. Извольте, государи, все медные пушки, не помешкав, на крестьянских подводах к Москве прислать».
— И что отцы делать? — не выдержал и спросил-таки благочинный, когда и так всем было ясно, что делать тут нечего, кроме как грузить пушки на подводы и везти в Москву.
— Архимандриту отписать надо.
— Надо.
— А пушки везти придется.
— Придется.
— А от лихих людей, чем отбиваться будем? Тут же народ — через одного, все разбойнички. Места-то у нас вон — до неметчины — рукой подать.
— Рукой подать. Да-а, — тяжко вздохнул ризничий. — И не известно кто пострашнее — наши православные или их еретики.
— Это точно. Когда резать будут — всё едино, кто режет.
— Ну, хватит! — благочинный стукнул кулаком по столу. — Архимандрит в обиду не даст. Дай Бог откупимся от царя батюшки. Вон Тихвинцы деньгами откупились. И колоколами старыми. И у нас этого добра найдется. А пушки отдавать нельзя.
— Нельзя, — согласились, и порешили, немедля нарочного слать с письмом к архимандриту и просить отца родного отстоять пушки, не отдавать их царю.
Было это 11 февраля 1701 года.
* * *
Два с небольшим месяца прошло, как русский царь Петр I был разбит королем Швеции, Карлом XII.
Как Голиаф от руки Давида пал Самодержавный великан Петр! Пал от руки 18-тилетнего мальчишки. Пал вместе со всей свой 35-титысячной армией!
Шесть тысяч русских всадников, цвет русского дворянства, только увидев бегущий на них в штыковую шведов, в истерике и ужасе развернули коней и бросились в реку Нарову. Тысяча бояр потопла, выбрав позорную смерть в водах грязной реки! И стрельцы, побросав пищали, бежали! Кого не проткнул шведский штык, забрала река. Тысячи стрельцов обрушили собою мост! Вот какой страх охватил русских при одном виде шведов. А было тех шведов 10 000 солдат. И 4 пушки. Против 35 000 русских и 170 пушек! Вот он позор! На всю Европу! На весь мир!
Ни солдат, ни пушек, ни чести! — ничего не осталось от великой русской армии!
И поверни этот «воинственный бродяга» своих солдат на Москву, и Москва отдалась бы ему без боя.
Но горд был Карл, боек и отважен. Не захотел тратить время на каких-то дикарей азиатов. Польша! Вот кого надо сломить. И повернул он свою армию на запад. И бил поляков, бил саксонцев, бил датчан — бил всех, кто вставал на пути. Не знало страха шведское сердце. Знало лишь своего короля и Бога. За великое счастье почитал швед погибнуть в бою с именем короля и увидеть в небесах зовущего его в рай Христа. Потому если и бежал шведский солдат в бою, то только вперед, и никогда назад. Никакой особой тактики и стратегии: встали в строй, строй подошел к врагу на выстрел. Выстрел сделан. Шпаги вон, штыки и пики наперевес и — только вперед! И всадники шведского короля — увидели врага и — с места в карьер! Колоть, рубить врага! Не знала еще Европа такой безудержной и воистину безумной силы. И уж тем более не знала такой холодной силы Россия. Изнеженное ленивое русское дворянство бежало службы. Сидело по своим поместьям, данным им государем именно для того, чтобы служило оно и кормилось, не зная нужды, и радело бы об одном — служить на благо России и во славу Божию. Но редкий дворянин радел о службе: «Дай де Бог великому государю служить, а сабли из ножон не вынимать».
Многие тогда дворяне, и не думали в бой идти, а об одном думали, как бы домой удрать. И в бою, когда все в атаку — они «под кустиком притулялись» — целыми ротами. А когда видели, что бой окончен, из засады своей выползали и вместе со всеми к лагерю возвращались. И не лошади у них были, а клячи, потому что лучших лошадей для дома берегли. И одевались, точно безродные они, а не знатного рода, и за оружием не следили: сабли тупые, ружья ржавые, а иные и зарядить ружье толком не умели, — вот какая слава шла о русском дворянине. Вот какой «верный» воин достался в наследство царю Петру от отца его. Вот с чем ходил он на Нарву, и с чем бежал от Нарвы.
Но! Не прозвали бы царя Петра Великим! Не стал бы он императором, когда ни порешил бы он иссушить это изнеженное болото и заполнить Россию свежей и чистой живой водою!
— Когда сие несщастие (или, лучше сказать, великое счастье) получили, тогда неволя леность отогнала и к трудолюбию и искуству день и ночь принудило, — так сказал царь Петр, так и сделал.
И пока «мальчик бойкий» отважно бил Европу, Петр железной своей волей приводил Россию в чувства. В этом же году приказано было укреплять Москву. И возводили рвы у Москвы. Приказано было всю колокольную медь и все медные пушки собрать по монастырям и везти в Москву. И собирали и везли. А кто не мог отдать медью, отдавал деньгами. Ни с кем царь не церемонился. Ни с Церковью, ни с боярами. Не то было время, чтобы церемонится. И понимали это (а может и не только это понимали), и все монастыри, наперегонки стали свозить колокола в Москву. До того
