Денис Безносов
Свидетельства обитания
© Д. Д. Безносов, 2023
© Д. В. Ларионов, предисловие, 2023
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2023
© Издательство Ивана Лимбаха, 2023
* * *
1
Современная русскоязычная проза блестяще переводит скачущие координаты исторических катастроф в приемлемые для литературы регистры: мы знаем если не всё, то очень многое о людях и положениях короткого – или, напротив, слишком долгого – XX века, оказывающегося бездонным источником для объяснения себя и своих реакций. Но, погружаясь в прошлое, всматриваясь в его роскошные узоры или скудные чертежи, новая проза как бы расписывается в том, что происходящее в настоящем времени не особенно-то и интересно, неоригинально и, в общем-то, не заслуживает внимания. Скорее, отчаянная современность возникает на страницах поэтических сборников или, до недавнего времени, театральных представлений, а прозаические тексты занимаются днем вчерашним или даже позавчерашним, по отношению к которым уже возникла дистанция.
Но роман поэта и критика Дениса Безносова «Свидетельства обитания» выделяется из этого ряда, резко переводя внимание на настоящее время. По сути, перед нами один из первых крупных прозаических текстов, действие которого происходит во временны́х пределах сегодняшней катастрофы. У нее своя непредсказуемая логика, а ее язык реконструируется in real time, буквально из воздуха, в котором остро ощущается приближающаяся ударная волна. Ее траекторию также не представляется возможным отклонить. Несмотря на то что сам Безносов в авторском комментарии отказывается от привязки романа к конкретным событиям, его верхней временной границей так и хочется назвать начало или разгар пандемии COVID-19, когда разнообразные ограничения сформировали международное коллективное тело, речь которого проливается на страницы романа. Но довольно скоро на прошитую тревогой речевую реальность наплывает реальность военно-политическая, выплескивающаяся в виде весьма правдоподобных (не путать с правдивыми) аудио-ключами: принадлежащие всем и никому голоса возникают без повода, из ниоткуда и также внезапно исчезают. Разрешающая способность основного художественного приема романа помещает нас в эпицентр неопределенности, где и производится речь социального тела, лишенного всех связей, а на месте разрушения образуются смысловые пустоты, которые наполняются страхом и отчаянием. Нет смысла рассуждать, внутренняя ли это речь или социально обусловленное продолжение сознания – так самовыражается коллективность, которую и стремится зафиксировать в своем романе Безносов:
Я больше всего боялся чего-то подобного. Когда проснулся, а кругом ничего нет. Такой перманентный страх. И нельзя, как раньше. Я про что-то такое читал, слышал, видел в кино. Но боялся, что будет. Теперь. Даже не знаю. Тогда все вдруг начали друг другу звонить. Спрашивали, ты где, как ты, все ли в порядке. Мама позвонила утром, плакала в трубку. Я не сразу. Был сначала уверен, что не может быть. Не бывает, чтобы утром проснулся, а кругом ничего нет. Должны быть какие-то предпосылки.
Подобный монолог мог бы продолжаться, но Безносова интересует не литературное конструирование социальных типов, но взаимное остранение анонимных голосов, образующих своего рода социальную сеть тех, кто подает сигнал бедствия. Будет ли он услышан?
2
Создается впечатление, что привычные понятия роман и действие не очень подходят к книге Дениса Безносова – меньше всего он стремится к назойливой психологизации, литературной ретерриториализации, занимательной фабулизации катастрофических событий. Возможно, гораздо лучше для этого текста подошли бы слова сборка и длительность соответственно, ведь автор оставляет нас один на один с технологическим (вос)производством речи, порой неподъемной в своей материальности.
Недаром в союзники Безносов берет изобразительное искусство и авангардный кинематограф. Йонс Ивенс, Дзига Вертов, Ив Кляйн, Герхард Рихтер, etc. – представители героического периода художественного авангарда (к которому сегодня опять прикованы взоры авторов и исследователей), стремились выразить невыразимое или, точнее, найти эстетическую идиому, в которой преломляется грядущая современность. Работая с абстрактными образами, они видели авторскую задачу в не лишенной ангажированности инструментовке материальных потоков, проходящих сквозь движущиеся (Вертов, Ивенс) или остановленные (Рихтер) образы.
Названные авторы боролись с ригидными способами репрезентации, выходя за грань жанровых конвенций. Как и многие современные произведения, возникшие в ситуации почти круглосуточного существования в социальных медиа, «Свидетельства обитания» курсируют между возможностями различных средств выражения и в другой ситуации могли бы стать пластическим перформансом для актерской или танцевальной труппы. Или видеоигрой, преодолевающей границу реальности и вторгающейся в нашу повседневность.
Подобная протеичность – результат авторского эксперимента по сближению открытости современной европейской прозы и бескомпромиссности советской неподцензурной литературы, для которой инфраструктурные ограничения были поводом для изобретения новых способов выражения. Так, Павел Улитин разработал исключительный способ создания произведений, позволяющий сохранить аффект, лежащий в основе социального опыта, причем радикальность его подхода делала границу между литературой и нелитературой весьма условной. Подход Безносова, также имеющего страсть к полифоническому письму («коллаж из монологов, потоков сознания, публичных выступлений, вымышленных кинохроник и пропагандистских роликов» – так сам автор определяет структуру своей книги), более конвенционален: он стремится сделать фактом литературы вытесняемый на обочину зрения опыт жителя большого города, чье внимание рассредоточено между множеством информационных объектов. Книга перенасыщена отсылками к самым разным областям опыта – от сложной модернистской поэзии до эллиптичного повседневного языка, – но она не требует каких-то особых рецептивных возможностей. Свидетельства обитания адресованы всем.
The fear that the human race might not survive has been replaced by the fear that it will endure
William Gass
Innego końca świata nie będzie
Czesław Miłosz
глухой шум, шевелящийся едва осязаемо, разбредающийся ходуном по поверхности лестничной площадки, я ему так и сказала, грохочущие гулко механизмы, человеческие существа, автоматические пульсации, шебаршение всего, преобразование веществ, постепенное замедление природы, породы, конусообразное движение воздуха, нарушение повторяющихся последовательностей, кажется, что-то пошло не так, музыка, нечто похожее на грохочущую музыку, скорее всего сирена, вращение неизбежно оглушающего звука, сплошное гулкое шипение, когда машины, гудение, когда что-то происходит, когда не происходит ничего существенного, когда она мне позвонила, я ехал в метро, на самом деле они действуют как задумали, пожалуйста, успокойся, ты можешь говорить хоть немного громче, передай маме, что у нее дочь плохо себя ведет, когда я пришел там все было закрыто, ты что глухой, я ни слова не понимаю, здесь шумно дай выйду наружу, никогда так не говори, не обращай внимания, а ты попробуй так ему и сказать ни к чему терпеть такое поведение, ибо ему откроется царствие небесное, приобретайте по низким ценам, высокое качество, глухая пустотная монотонная пустота, ожидаются осадки, в дальнейшем ситуация стабилизируется, как вам кажется, это было сделано намеренно, не мне тебе объяснять, что это типичное поведение, скажут идти пойдешь, ну не смотри на меня так, ты можешь вести себя нормально, оттуда откуда-то изнутри взбирается всполох, расползается поверху, исчезает, даже не пытайся, никто не заметит, бери, ничего не будет, у всех дети как дети, давай остановимся отдышись, мне очень страшно, скажут значит сделаешь, но это же очевидно, разрушение незаметно назревает в самом нутре, попробуй вкусно, никогда так больше не делай, не плачь, успокойся, ладно потом договорим
Представьте, вы идете по улице. Из точки а в точку б. Или просто слоняетесь без дела. Движетесь в пространстве. Куда-то. Прогуливаетесь. Идете по улице. Проходите какие-то здания, кафе, магазины. Вокруг, разумеется, люди. Цветочница торгует цветами, нищий просит милостыню, какой-то мужик разговаривает по телефону. И так далее. Но на самом деле есть последовательность.
Заведомая.
Возможно, заведомая.
Божий промысел.
Закашливается.
Нет, не так примитивно. Скорее текст.
Текст.
Предумышленная последовательность действий.
Когда мне было лет восемь, я, засыпая, всегда себе представлял варианты развития каких-то событий. Причем достаточно реалистичных.
Какой скучный ты был ребенок.
Это называлось в моей голове мечтать.
Смотрите.
Забавный старик. Похож на художника.
Потому что лохматый.
Потому что лохматый, с бородой.
Кажется, его все знают.
То есть хочешь сказать, что все предопределено. Это скучно. Об этом кто только не говорил.
Я про другое. Вы идете по улице, а на самом деле существуют инварианты развития событий. Скажем, вы можете пойти в магазин. Или за цветами. За каким-то инструментом. За продуктами.
Математика. Можно рассчитать.
Он всем руки пожимает.
Или в ресторан.
Есть такой фильм. Там примерно такая ситуация. Человек живет как ни в чем не бывало, пока вдруг не понимает, что у него есть определенная сюжетная функция. Что он должен делать не то, что ему нужно, а то, что обусловлено фабулой.
Ну и чего в этом интересного.
Ничего. В том-то и дело, что ничего интересного
Закашливается.
Ничего интересного. Все как бы понятно.
Я тоже думаю, что ничего интересного.
Что там.
Не знаю.
Что-то случилось.
Что-то произошло. Вон там.
Нас это не касается.
Мне тоже так кажется.
Видишь, сколько народу.
Отсюда ничем не поможешь.
Опять.
Попробуй голову запрокинуть. Голову, говорю, запрокинь. Держи.
У меня это с детства.
Кажется, им нужна помощь.
Мы вряд ли чем-то поможем. Сами разберутся.
Салфетку, держи салфетку.
Странно как-то. Явно что-то произошло. Художник сидит
