Аалека Вальц
Любовь в кредит
Пролог (Доски)
Доски
Полдень, природа тлеет от палящего солнца. Волны тихой рябью шумят, плещутся о мелкий камень, ветер приносит свежесть, смешанную с запахами реки. Мужчина лежит на досках только уложенного крыльца своего дома. Пары сосновой смолы наполняют его сном. Красные круги усталости в глазах почти уносят в забвенье, когда громкий плеск воды будоражит. Мелодичный голос, зазвучавший в начале громко и раздражительно, сливается с шумом реки и в извинение за свое вторжение грустными ритмами убаюкивает вновь.
Матвей просыпается, голова тяжелая после позднего сна. Он щурится на реку. Там в сумерках уже никого нет. Он готовит себе еду и думает о делах, мысли текут вяло. И вот опять его отвлекает шум, вернее грохот и крик человека. Недалеко от дома упал велосипедист. Матвей собирается на помощь, но подойдя к аварии застает только яму из песка, и уходящую вдаль пешком фигуру. Девушка, прихрамывая, ведет рядом с собой велосипед. Мужчина провожает ее взглядом, поворачивается идти назад, как его ботинок откапывает книгу. Девушка уже скрылась за поворот, вернуть книгу будет непросто. Приходится, отряхнув ее, забрать с собой, а дома при свете книга оказывается дневником. Матвей личное не читает. Теперь будет забота вернуть пропажу хозяйке. То еще приключение. Видимо, удачнее всего выяснить, где она живет и анонимно оставить дневник на участке.
Проходит год, самый красивый дом дачной деревни стремительно строится. Матвей приезжает проверить работы, и осмотрев все, идет купаться на реку. На его мостках сидит русалка. Так ему чудится. Длинные волнистые волосы и гибкость морской дивы завораживает его. Мелодичным голосом русалка шутит над своей собакой. Не доходя до причала, Матвей разворачивается обратно. С русалками он не готов ни купаться, ни нарушать их дивный мир вечерья. В доме Матвея манит что-то, невероятный мысленный зуд гоняет по комнатам. И вдруг он вспоминает — дневник! Заброшенный лежит в комоде. Он достает его и вновь осматривает. Толсто-пухлый как том энциклопедии, в которую постоянно забывают включить важные детали, и потому вклеивают на ходу всякую отсебятину. Имеет ли смысл его возвращать? Он смотрит на закрытый блокнот и его охватывает желание. Певучее, оно рождает образ волнистоволосой, ее смех обвивает его, воображение нежно целует холодными губами, и тонкие пальцы лукаво толкают его руку к блокноту. Матвей берет из холодильника пиво, включает бра и, не борясь с моралью, начинает чтение.
Дневник оказался той еще пыткой, будто прочитал медицинскую карту, ни одного реального факта о девушке не узнал, лишь впечатления и ощущения — смесь всего, что она читала, смотрела по телевизору ночью, соединенными максималистским взглядом крайне романтичной особы. Романтика человека, которая не встречала в жизни невзгод, имела оттенок грусти. Но было между строк цитат и размышлений ломаного языка что-то такое тягучее, ритмичное, ночное, что-то такое… Матвей открыл дверцу камина и бросил дневник в огонь.
Прошло еще пару лет, девичий дневник сгорел, а искра зажглась в памяти. Редким вечером Матвей слышал аромат пепла, прозрачной тенью шутила волнистоволосая над собакой.
Пролог (Травинка)
Травинка
Деревня Аукшино растянулась вдоль берега реки. Небольшая, спокойная, с одной длинной и в тоже время "главной" улицей советских одноэтажных построек синего, зеленого или черного от неухоженности цвета. Ветхое ядро деревни облепили новые дома — дачи столичных жителей.
На просторных участках, зачастую огороженных металлическими заборами стояли настоящие произведения дизайнерского искусства: большие дома с балконами и верандами, бани, гаражи для машин и катеров, и беседки, и гостевые домики, и даже дома для наемных работников. Огородов на этих дачах почти не вели, в основном газоны, искусственные пруды, сады плодовых деревьев и кусты смородин вперемешку с туями. Избыточное великолепие богатства не портило деревню. Природа оставалась зачарованной, воздух чистым, а река блестящей — утром холодным оттенком желтого песка, бликующим на солнце. А по вечерам маслянистой пленкой от пролитого бензина и тяжести дня, смываемого купальщиками.
В Аукшино, как и на любом берегу Реки было красиво. Темно-зеленая жесткая трава стрекотала насекомыми в полуденном зное, а хвойный лес дарил аромат и тень. Небо, покрытое легкими вытянутыми облаками было раскрашено всеми едва заметными на первый взгляд пастельными оттенками серого.
Акварельная красота, так называла любимые места своего детства и юности молодая девушка Агата. Каждое лето она приезжала гостить к бабушке и большой семье родной тётушки. Жили они в дачной части деревни, и считались прекрасными соседями, как по достатку, так и по роли в садовом товариществе, где бабушка занимала должность заместителя председателя.
С Агатой часто происходили бытовые истории, по характеру она была щебетухой — наивной, приветливой, ластящейся при встрече. Ее просили об одолжениях: сходить в магазин, привезти коз, присмотреть за малышней, договорится с рабочими, не знающими русского языка, съездить на велосипеде позвать дядьку Ондрея, заступиться за продавщицу перед милицией (нет у той больше никаких сил терпеть выходки алкаши Аньки, вот эт она руки не распускала, а просто выпроводила её).
“Да, да” — кивала Агата и терпеливо ждала, не отказывала, с радостью заполняла свои часы досуга. Вечером на месте, где собирались ее подружки, делилась воспоминаниями, облекая все в “приключения”. Подружки не сидели раскрывши рот, а язвительно комментировали, долго хохотали, потягивали пиво в перемежку с мороженным, вяленной рыбой, огурцами из теплицы, ворованными сливами соседей. Потом расходились по домам, нежно обнявшись и поцеловав друг друга то в волосы, то в шею.
От деревни девушка шла пешком, платье мерно било по коленкам, иногда она кружилась, вспомнив что-то веселое или напевая песенку. Ее встречал у ворот участка Шрек, она приседала, а юбка пузырилась от движения, длинные пальцы обнимали морду керн-терьера, взъерошивали шерсть на голове. Пес вставал на задние лапы, пытаясь облизать любимого человека, но Агата, смеясь, уворачивалась
Шрек, чисти зубы! фу фу фу. — но потом сдавалась и подставляла для собачьей ласки щеку. А он скептично смотрел на нее, намекая на брожение и явно не лучший запах отрыжки от смешения всех подростковых явств. Пес тянул ее на мостки, посмотреть закаты, там Агата ложилась на лавку, кладя одну руку на лоб, а второй гладила устроившегося внизу Шрека. Он был задумчив, иногда вздыхал, поводил носом и стряхивал ушами травинку, которой она дразнила своего не меру серьезного друга.
Бывало, возвращаясь уже в сумерках, Агата сталкивалась с тем самым высоким и тонко сложенным, но сильным мужчиной. Узнавая друг друга, они проходили
