Егор Данилов
Иван Антонович и дама
3
Летним июльским вечером, в одном из уральских городов, на улице Н-ской появилась серая, потрепанная жизнью и русской дорогой иномарка. За рулем сидела барышня, лет этак сорока с небольшим. Увидев даму однажды, никто не сказал бы, что та хороша собой: была она оплывшей и тучной, а осоловелые глаза ее, мутные и неопрятные, говорили, что их обладательница любит пропустить, да не по одной, а, пожалуй, более. Присмотревшись, строгий наблюдатель установил бы наверно, что и в тот день женщина изрядно выпила. Движения ее были резкими, а траектория транспорта, которым управляла она, неровной.
Проехав немного и едва не сбив дворнягу на перекрестке, барышня свернула во двор между двумя домами, показавшимися ей знакомыми. Громко просигналив, толи от возбуждения, толи приличия ради, дама выругалась трехэтажно, выкрикнула "тварь ли я дрожащая или право имею", вдавила педаль газа в пол и на полной скорости въехала в фасад дома, неловко задев припаркованный рядом автомобиль Ивана Антоновича, учителя местной гимназии.
Вскоре на место прибыл наряд полиции. Осмотрев изуродованное имущество, и убедившись, что никто более не пострадал, стражи правопорядка констатировали: барышня, будучи в состоянии нетрезвом, не смогла справиться с управлением. Объяснять причину тарана дама не стала, заявив, что свои права знает и они-де гарантированы Конституцией. От поездки в отделение, однако, отказаться ей не удалось.
Вернувшийся со службы Иван Антонович до глубокой ночи охал и ахал вокруг изувеченной автомашины, а ученики его, выглядывая из окон, мотали на ус все те прелести языка русского, которые во множестве знает каждый после определенных лет, но в приличном обществе не употребляет без веского на то повода. У Ивана Антоновича повод был, и сдержаться он, право, не мог несмотря на все усилия…
2
— Терпи, казак, атаманом будешь, — поминая классику, небрежно бросил Иван Антонович, буднично закинув ногу на ногу с видом самодовольным и зажиточным.
— Что б тебя, негодяй! — зверовато взвилась на него оскорбленная дама, оседая на пол. Из рук выпал кошель и раскинул по полу звонкую монету.
— Прибери деньги-то, да поди прочь, — достал Иван Антонович сигару. В воздухе повис тяжелый табачный дух, заклубился перед каменным, по всегдашней своей неподвижности, лицом.
— Если б знала с каким гадом повелась… — в истухающих глазах дамы блеснули слезы.
— И что тогда? — глубоко затянулся Иван Антонович, наслаждаясь моментом. — Деньги-то вот, сама решай рожать али нет. Я бы на твоем месте не стал.
Дама заплакала, уткнув раскрасневшее лицо в смятое покрывало стоящей рядом кровати. Познакомились они год назад, на крещение. Иван Антонович был высок да статен, хорош собой, работал в школе и метил стать завучем. Была у него и своя квартира, от бабки, и машина, от родителей. Позже оказалось, что есть и жена — стройная по-осиному красавица, — да пара детей в придачу. Дама надеялась образумить мужика, увести, но не случилось. Пошла на крайнее средство. Теперь, опять на крещение, рушились и эти надежды.
Дама завыла, что раненый зверь, прошептала:
— Никогда… Никогда не забуду. Отомщу, слышишь!
— Тварь ты дрожащая. Куда тебе? — сплюнул, вновь продемонстрировав знание классики, Иван Антонович, усмехнулся недобро и был таков.
1
Ло-ли-та…
Да, так ее звали, женщину, ворвавшуюся в мою жизнь и разделившую ее пополам: на до и после. Она вырвала меня из оцепенения семейной жизни и показала новый мир; в нем не было места завтра, но было сверкающее в лучах заката сегодня, наполненное страстью и бесконечными солеными поцелуями; в нем я не чувствовал себя собой, лишь частью чего-то гораздо большего.
Сейчас, когда пишу это, мне сложно понять, как смог я, простой учитель гимназии, пережить столь сильное чувство. Мною до сих пор овладевают сомнения, что произошедшее было реально — а оно охватывало меня от кончиков мизинцев на ногах до самой макушки, там, где мои непокорные волосы вечно встают вихром, — и может ли быть такое, что все это лишь только мне приснилось? Ее глаза (я помню их до сих пор) уносили меня вдаль; я мог смотреть на них часами, замирая от предвкушения и радуясь тому, что она отвечает мне тем же; в них читался каждый прожитый вместе день, каждый вздох, каждое неловкое прикосновение.
Можете ли вы представить, что подобное чувство способен испытывать мужчина, которому общественные приличия запрещают бросать мимолетные взгляды, даже если в них нет ничего кроме интереса и эстетического желания насладиться красотой окружающего мира? Можете ли вы представить, что у этого мужчины двое детей и красавица-жена? Можете ли вы все это? Испытывали ли нечто подобное?
Моя жизнь, наполненная Лолитой, была сладкой; но ее же я ненавидел за это чувство. Я любил жену и своих детей; не менее тепло и нежно. Я метался между семьей и страстью, словно скорый поезд мчась из одного города в другой — изо дня в день, каждый день; я метался между собой и собой, между собственными чувствами, которым не мог найти ни объяснения, ни оправдания. Наконец, я решил это прекратить; прекратить чего бы мне это не стоило и что бы завтра не произошло. Я решил: лучшее, что я могу сделать — прервать связь раз и на всегда, обидеть ее так, чтобы никогда больше она не захотела быть рядом.
И вот я сидел перед ней и говорил: «Прибери деньги-то, да поди прочь». А она в чувствах оседала на пол, как прекрасный цветок, примятый грязным сапогом строителя, заливающего в асфальт газон перед домом.
