Александр Другов
Лампа в окне
ЧАРЛИ
Телефон звонил зло, глумливо-настойчиво, неумолимо давая понять — прикидываться, что меня нет дома, бесполезно. Я знал, кто это, что ему нужно и чем всё это непременно закончится. Только идиот стал бы отвечать на этот звонок. Идиот или человек малодушный, скорее даже бесхребетный.
Я снял трубку.
Раздался хриплый, залипающий голос:
— Прячешься, сука?
— Ничего я не прячусь.
— А чего, гад, не отвечал?
Я трусливо заюлил:
— Звонка не слышал.
— Врёшь. Я слышал, а ты не слышал?
— Не вру, работал я. А потом, у меня музыка громкая была.
Нехорошая пауза. Потом голос произнёс без выражения:
— Ну, смотри, дело твоё.
— Алло! Подожди! Я же ничего, просто у меня… Алло!
Но телефон уже умолк. Плохо. Очень плохо. Это человек способен абсолютно на всё. Ни один самый изощрённый ум не может представить, какие омерзительные и жестокие вещи он не раз и не два уже проделывал с той только целью…
Во двор упал и гулко раскатился сиплый крик:
— А Саня из сто девяносто шестой ночью блядей привёл, до утра спать не давал! И меня звал! А я не пошёл!
Я метнулся к окну. Жизнь во дворе замерла — дети в песочнице заинтересованно подняли головы, мамаши перестали курить и тоже вглядывались в окна дома.
Сволочь. Вот сволочь.
Вылетев на лестничную клетку, я в несколько прыжков оказался этажом выше. Как обычно в таких случаях, дверь в угловую квартиру была не заперта.
Босой и толстый Повсюша в обвислой майке и линялых трусах сидел на ободранном табурете и вдохновенно орал в распахнутое окно:
— Учёный! Какой он, на хрен, учёный? Востоковед собачий! Знаем мы этих востоковедов! Камасутру изучает! Тёлок драть…
Я захлопнул окно.
— Ты что, паскуда, творишь? При чём тут камасутра? И давно я уже не востоковед…
Но Повсюша, отвернувшись от окна, уже потирал руки:
— Быстро добрался. Я тебе салатик порезал, крупно, как ты любишь. Водка только из холодильника. Думаю, сейчас Саня прискачет, а всё уже накрыто. В морозилке ещё есть…
Я трясся от злости:
— Я тебя, собака, в окно кину.
Повсюша был сосредоточен:
— Наливай. Ведь греется.
— С кем я разговариваю?
Повсюша стонал, набрасывая мне в тарелку салат:
— Ну, чего ждём? Совсем же тёплая будет.
Я сел. Налил. Выпили густой ледяной водки. Повсюша, сидя со стопкой в руке и прикрыв глаза, слушал, как водка стекает по пищеводу в желудок.
— Повсюш…
Он нежно выдохнул и открыл глаза.
— Достигло. Кстати, а почему вы меня так называли? Класса ведь с пятого. «Повсюша» да «Повсюша».
— Чего? А, это? Потому что всё время говорил: «А мне всё по фигу». Даже когда тебя из школы выгоняли. Я о другом…
— Мне всё по… Повсюша… Хрень какая-то.
Я решил для разнообразия хотя бы раз закончить фразу.
— Дай договорить! Я давно хотел сказать. Ты помнишь про мальчика, который кричал: «Волк! Волк!»? Шутил он так. Соседям это надоело, и когда настоящий волк появился…
Повсюша заулыбался:
— Это ты про вчера, как я тебе позвонил и чужим голосом сказал, что попал в аварию и мне ноги оторвало? И ты через весь город нёсся?
— Дай договорить…
Мой неугомонный друг потёр грудь:
— А в другой раз как будто из милиции, что я убил троих — за девушку заступился. Ты с адвокатом прикатил. А мы там с ментами бухаем. Адвокат орать начал, и они его в обезьянник заперли, чтобы не доставал. А ты как всегда — «работа», «статья не закончена». А потом сам нажрался, у нашего участкового пистолет отбирал, хотел голубя влёт снять. Еле скрутили.
В коридоре негромко стукнула входная дверь. Мать Повсюши Елена Васильевна заглянула к нам в комнату:
— Сашенька, ты пришёл? Здравствуй. Ну, зачем ты с ним выпиваешь?
Повсюша раздражённо плеснул водку в рюмки.
— Не видишь, люди отдыхают? Зудишь тут. Сидела бы на своей даче.
Горестно вздохнув, Елена Васильевна ушла на кухню.
Повсюша поднял рюмку.
— Давай, за Чарли выпьем.
Я послушно поднял рюмку:
— Чарли — это кто?
Повсюша проглотил водку, выдохнул.
— Костю из семнадцатой помнишь? На класс старше нас учился? Он же пилот, по заграницам мотается. Решил денег срубить, приволок обезьяну. Редкую. На продажу. Тысяч пять долларов. Чарли зовут. И вроде уже договорился с покупателем, а тут ему опять в рейс. Он мне говорит: «Оставь у себя на пару дней». А его снова куда-то загнали на край света. Так что его, считай, неделю дома не было.
— Слушай, давай к финалу. У меня от твоей ерунды голова болеть начинает.
— Не гони. Его, макаку эту, главное, запрёшь в ванной, свет погасишь — он сразу свистеть начинает, да так громко. А оставишь свет — ничего, вроде, веселей ему. Я чего думаю — как он в джунглях? Там же по ночам ему никто свет…
На кухне раздался приглушённый грохот.
Повсюша осёкся. Подумав, цокнул языком и осторожно поставил ещё полную стопку:
— Матери-то я про Чарли не рассказал.
Он отвёл глаза:
— Слушай, сходи на кухню, а?
— На кой?
— Она тебя уважает.
— При чём тут уважение? Что ты опять натворил?
— Ну, иди-иди. Иди.
Я неохотно поднялся. Прошёл на кухню и остановился на пороге.
Елена Васильевна лежала на кафельном полу, глядя в потолок неживыми глазами. У меня всё оборвалось.
Елена Васильевна ко мне относилась хорошо, как, впрочем, большинство родителей моих друзей. С точки зрения жизненных достижений и денег мои приятели в своей массе преуспели много больше меня. Но их родители почему-то воспринимали меня как мальчика-отличника, который не гнушается дружбой с их оболтусами-сыновьями. Ещё с одним приятелем, не Повсюшей, с другим, я учился в первом классе. Потом он перешёл в математическую школу. Позже стал банкиром, перебрался в Австралию, у него семья, и, по-моему, не одна, домов тоже несколько. Даже был как-то объявлен в международный розыск. Но его маман до сих пор ставит ему меня в пример, упирая на то, что я всегда был отличником, а он как олухом был, так им и остался.
Из комнаты послышался осторожный голос Повсюши:
— Сань! Ну, чего там?
Я с трудом выговорил:
— Пойди сюда.
Повсюша издали настаивал:
— Скажи, как она?
Я молчал. Хорошее дело — скажи. Может, пойти подготовить его? С одной стороны, у алкоголиков нервы закалены постоянной борьбой с абстиненцией, а с другой, они народ тонкий, с той точки зрения, что
