МИХАИЛ КОЛОСОВ
ТРИ КУЛЯ ЧЕРНЫХ СУХАРЕЙ
ПОВЕСТЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КРЕСТНЫЕ
По-воскресному выбрит, в чистой клетчатой рубахе, Карпо подошел к плетню из виноградного хмыза, покричал в наш двор:
— Василь, не завтракал ишо? Ну, вот и хорошо. Пойдем, бабка уже приготовила, ждет.
На голос из кухни выбежала мать, стала упрекать деверя:
— Што ж вы не предупредили? Я ж тоже готовлюсь.
— Да получилось так, — развел Карпо руками. — Думали на вечер, а вечером у Микиты там дела… Пойдемте, посидим трошки… Ульяна ждет, а то простынет все.
— А может, вы к нам?.. — пригласил я крестного.
— Да не, — отмахнулся он. — То не порядок. Ты ж скоро уедешь, а как оно получится дальше — не знаю. И не побываешь у нас? Не, то не порядок… Пойдем. И ты, кума, сымай фартук.
— Ну вот, распорядился всеми! Как же я сниму? Растабарилась, люди поприходють, сестра с Иваном обещалась, братья… Гаврюшка вроде дома сегодня. Надо хоть обед сготовить.
— Ну, гляди, как знаешь. А Василя отпусти.
— Ладно, — согласилась мать. — Только ж вы не долго. Люди поприходють побалакать…
— Да то как дело покажет, — улыбнулся крестный, — зарекаться не будем. Пойдем, Василь, пойдем.
— Дак ты ж его пожалей, — указала мать на меня. — Люди придут.
— Ладно, не бойси, — пообещал Карпо.
Карпо Гурин — наш сосед и родственник: он доводится мне дядей. И еще он мой крестный. Крестил меня Карпо несколько раз: сначала по-церковному, этого я не помню. Остальные разы — по-своему, когда заставал в своем горохе или на своей яблоне. Эти «крещения» запомнились.
Карпов огород межуется с нашим, а его дом выходит к нам во двор глухой стеной. Теперь она, правда, уже не глухая и зовется так по привычке. Несколько лет назад, захваченный новой модой, Карпо затеял перестройку внутри дома — делал отдельную спальню. Мудрил, мудрил и выгородил-таки в своей довольно тесной хате темную комнатенку. Тетка Ульяна — жена его — не оценила усилий мужа, назвала спальню гадюшником. Карпо на жену не обиделся, но свое детище попытался защитить:
— Ну а шо тебе надо? Спальня и есть спальня, чтобы спать в ней. Спят же в темноте или как? Так даже и лучче: днем можно прилечь — окно не надо закрывать. И мухи не будут кусать. — Оглядел комнатенку еще раз, заключил: — Побелишь, и все. Потом тебя оттуда и колом не выгонишь: настоящий спальный апартамент! Што ишо надо?
— Куда там!.. — не унималась тетка Ульяна. — «Апартамент»!
Однако на другой день намесила серой глины с кизяком, замазала щели, а когда подсохло, выбелила стены и потолок мелом, подсиненным куксином, вымыла пол и осталась довольна: «А и правда апартамент: хорошо будет! Зазря напала на мужика». И ждет Карпа, не дождется, спальню показать хочется: пусть порадуется.
А он пришел с работы и опять понес инструмент в «гадюшник». И побелку не заметил, принялся прорубать окно. Пыталась Ульяна отговорить его — не надо рубить, и так, мол, хорошо, — ни в какую, хекает, долбит стену.
Прорубил дыру, высунул голову в наш двор, выдохнул облегченно.
Дня три стена зияла после этого черным провалом. Потом Карпо вставил раму, застеклил. С наружной стороны ставню навесил. Сказал Ульяне:
— Вот и все. Теперь глядись сколько влезет.
Мать моя чувствовала себя неловко от чужого окна, которое стало днем и ночью смотреть в наш двор. Ей казалось, что за его темными стеклами постоянно скрываются чьи-то глаза. И тогда она посадила напротив него абрикосовое деревце, думала: вырастет — заслонит. Деревце росло долго, так, кажется, и не выросло, а мать за это время привыкла к окну и уже не обращала на него внимания.
А может, и не привыкла, может, ее просто отвлекли другие Карповы дела, которых у него было великое множество…
Крестная ждала нас в горнице у накрытого стола, оглядывала его — не забыла ли чего выставить. Обернулась, заулыбалась. Приподнялась на носки, поцеловала меня в губы:
— Здрастуй, сынка… — И стала вытирать фартуком навернувшиеся слезы.
— Плакать-то зачем, крестная?
— Да то я так… Старая уже, не обращай внимания. — И, быстро переключившись на другой тон, пригласила: — Садитесь, пока все горяченькое. А што ж кума?
— Да занята она, готовится, — сказал Карпо.
— A-а… Пришла б хоть на трошечки…
— Некогда ей, — сказал Карпо.
Впервые перед крестными чувствовал я себя неловко. Зимой прислал им журнал с повестью, которая в основном была списана с них. Как они отнеслись к ней — еще не знаю, а узнать хочется. Не обидел ли чем, не сделал ли им неприятное, не поставил ли их в неловкое положение? Тем более что имена оставил без изменений, а дела их описал с иронией. Даже озаглавил повесть шутливо: «Карповы эпопеи». Поймут ли шутку, примут ли?
Спрашивать неудобно, а они молчат, будто и не было ничего — не получали, не видели, не читали.
Карпо, угощая, сказал:
— Ешь колбасу. Домашняя. С «легального» кабана. — И улыбнулся.
А Ульяна засмеялась:
— Это ж надо такое придумать!
Ага! Наконец-то! Это уже разговор пошел о повести — там есть глава, как Карпо свиней держал.
— Почему придумать? — удивился я. — Разве не правда?
— Правда, кто ж говорит! Но вот так все запомнить и в подробностях расписать!.. А правда-то — оно правда… Как вспомнишь… То кожу сдирать заставляли, то совсем держать запрещали… Было, все было! Чертовались с поросятами — не дай бог.
— Да и прибрехал, конешно, много, — неожиданно сказал Карпо раздумчиво.
— И што ты?.. — накинулась на него крестная. — Никакой брехни там нема. Разве не смолили ночью поросенка раскаленными прутьями в сарае? Или, может, скажешь, со шпалами набрехал?
— Ну, шо ты напустилась? — Карпо откинулся на спинку стула, развел руки в стороны. — Ты погоди, погоди, не кричи. Я вот тебе пример приведу, и ты замолчишь. Рельсу кто гнул? А? Молчишь? То-то… Федор Романков с Симкою. А мы привезли прямую. Я ее по закону… Ну́, не по закону, а с разрешения взял. А Федор, верно, в кювете горбатую нашел и притащил. И потом об камень ее горбом тем били месяц цельный, наверно, пока выпрямили. Ну? А ты мне толкуешь…
— Во, — развела руками Ульяна, не принимая Карповы доводы. — Да,
