Иван Распивин
Свобода — смерть
ГЛАВА I
Колонна движется уже несколько дней. И настолько медленно, будто вот-вот рухнет без сил и больше никогда не поднимется. А нацист всё будет пинать ногой, угрожая убить на месте. Эта нескончаемая на горизонте полоса состоит по меньшей мере из семи тысяч голов, живых снаружи, но давно мёртвых внутри.
Единственное по-настоящему живое существо бродило где-то в конце. Ростом оно было ниже среднего, слабее, младше. Казалось, кроме огня, боли и голода оно не видело ничего. И шло оно не в такт с остальными, а двигалось вперёд. Волосы у него были короткими, как и у остальных, вши заставляли регулярно чесаться, вплоть до крови. В бывшем его месте пребывания — концлагере Дахау — он числился как заключённый № 501. Его настоящее имя так редко стали произносить, что он его практически позабыл. Последним, кто обратился к нему как следует, была его мать: «Не бойся, Тьядек, я вернусь! Мы обязательно встретимся». Это был момент прощания, тогда их двоих отняли друг у друга, единую душу разорвали пополам. Но в мальчике всё же теплилась надежда увидеть маму вновь. Она, в конце концов, дала обещание, а их, как правило, стараются выполнять. Но слепо надеяться на это Тьядек не захотел. Он принял твёрдое решение найти её сам.
Мальчик чувствовал себя наполовину мёртвым — он так долго идёт неизвестно куда, что ноги, кажется, сделались каменными и ему больше не принадлежат. Они двигались сами по себе и будто не слушались. Но лицо матери, на которое Тьядек время от времени любовался, доставая единственную, давно истёртую фотографию, чудом возвращало им жизнь.
Так, однако, повезло не всем. Тьядеку всего девять лет, о боли в ногах, руках, спине, заработанной за всю жизнь, он слышал только со стороны. Большинство же тех, кто его окружают, знакомы были с этим не понаслышке. Они либо замедляют шаг, либо встают на месте, будто их кто-то схватил из-под земли, либо же вовсе падают, не в силах даже пошевелиться. Нацист между ними не видит никаких отличий — свою пулю получает каждый.
Тьядек вновь достал фотографию мамы. Вряд ли её хоть кто-то назвал бы красивой. Единственное, что делало её обаятельной — это улыбка. Сын всегда улыбался ей в ответ. Но сейчас лишь ограничился поцелуем.
Она где-то здесь, мальчик это знал. Изредка он будто видел её силуэт, её волосы — такие же чёрные, как и у него, — но каждый раз поддавался разочарованию.
В чём Тьядек не сомневался, так это в опасности, которой будет подвержена его мама, если осмелится его искать. Идущим в этой бесконечной толпе не разрешалось буквально ничего, кроме как идти вперёд. Но ребёнок, в отличие от взрослого, более незаметный. Тьядек надеялся, что и мама это понимает. Так, их общая судьба была в его руках.
В то время как Тьядек в очередной раз показывал фото, сзади к нему подошёл старичок лет семидесяти и легким движением своих длинных кривых пальцев коснулся плеча. Мальчик обернулся, даже немного испугавшись.
— Прошу прощения, — шёпотом начал старик, — вы, молодой человек, кажется, кого-то ищете?
Тьядек в изумлении уставился на это морщинистое лицо, на глаза, наверное, самые большие, что видел в жизни, и вдруг осознал, что смотрит будто на что-то до боли знакомое — ему казалось, что перед ним в полном здравии стоит его дед, коего нацисты убили по важной для них причине — потому что тот еврей. С того дня прошло не так много времени, поэтому Тьядек даже не успел полностью принять произошедшее.
Он поднял фото повыше.
— Это моя мама. Нас разлучили в лагере. Я пытаюсь её найти.
Старик поправил очки и прищурился.
— Нет, вижу её впервые, — замотал он головой. — Но, знаешь, я не хочу оставлять тебя одного. Давай искать её вместе?
Тьядек не понимал, зачем ему это было нужно. От скуки ли старик решил ему помочь или от искреннего желания — мальчика это не очень волновало. Даже если это и акт доброты, Тьядек всё равно был вынужден вежливо отказаться. Старика могут заметить шныряющим от человека к человеку — и покончить с этим, как и с ним самим.
Тьядек хотел было уже пойти дальше, как старик коснулся его спины. Улыбнувшись, тот поправил очки.
— Прошу тебя, подари мне смысл, — холодная печаль звучала в его голосе. — Я хочу жить, не существовать. Тоже хочу идти вперёд. А нацистов я не боюсь. То есть, боюсь, но не настолько, как пустое существование.
Мальчик не смог бы отказать ему во второй раз и согласился. В конце концов вдвоём уже не так страшно.
— Запомните её лицо, — поднял он ещё раз фотографию, — особенно шрам возле носа.
Старик сузил глаза, осмотрел фото и кивнул.
— Достаточно. Мне хоть и больше семидесяти, но память пока ещё не подводит. Мне, надо сказать, нравится лицо твоей мамы. В нём видится стойкость. И мудрость, несмотря на возраст. Вы с ней в этом похожи. Как, кстати, она тебя назвала?
— Назвал меня отец, его убили ещё в начале войны. Я Тьядек. А вас как назвали родители? — вопрос он задал скорее ради приличия, ему не очень хотелось тратить время на пустые разговоры.
Старик улыбнулся.
— Именем, которое я не принимаю. Видишь ли, моя мачеха ещё с детства говорила, что родители меня бросили. Может, я был нежеланным или им просто не понравилось моё лицо — сейчас это неважно. Важно, что я хоть кому-то оказался нужным, — он отвёл взгляд. — Я её любил. Потому что она любила меня. И называла так, как не называл никто — Ицхак. — Тень улыбки вновь промелькнула на его лице. — Приятно познакомиться, Тьядек, — протянул руку.
Мальчик кивнул и сжал руку Исхака.
ГЛАВА II
Раздались выстрелы — нацистам не понравилось, что толпа стала двигаться медленнее. Благо все пули направились в воздух. Все оживились, как и Тьядек. Он не столько устал физически, как морально. Его мозг всё чаще представлял маму глубоко в земле. От этих мыслей становилось холоднее.
Но даже без них одной лишь робы ему было явно недостаточно, несмотря на то что солнце было высоко над землёй. О том, что будет ночью, Тьядек старался не думать. Сейчас он желал одного — узнать у Ицхака, что там с его мамой.
Ходить в такой толпе было достаточно трудно, Тьядеку пришлось буквально протискиваться
