Пролог
Особняк семьи Монтегю, штат Невада
— Ну как, не умираешь от страха?
Элла Монтегю взглянула на мать. Разве повернется у нее язык сказать той горькую правду: да, она умирает от страха целых пять лет — именно столько минуло с последнего «Золушкиного бала», с той черной ночи, похоронившей ее надежды и мечты. Но открыться и огорчить мать… Элла тряхнула головой.
— Вы с папой всегда так переживаете по поводу этого праздника, — деликатно заметила она.
— Переживаем, — призналась Генриетта. — Когда брак наполняет жизнь такой любовью и радостью, как у нас с твоим отцом, хочется, чтобы все-все приобщились к твоему счастью. Потому-то раз в пятилетие мы и спонсируем «Золушкины балы» и вот уже тридцать пять лет поддерживаем традицию. — Генриетта потянулась к руке дочери. — Но помни: наше самое заветное желание — чтобы ты встретила счастье.
— Встретить счастье? — Пальцы Эллы похолодели в руках матери. Каким неизбежным это казалось раньше и каким невозможным — теперь. — Разве всем суждена такая любовь, как в сказке: «И жили они долго и счастливо…»?
— Конечно, всем. — Тревожные нотки появились в голосе матери: — Что с тобой?
— Знаешь, я всегда представляла, как однажды встречу на балу суженого. — Элла потупилась. — Мы влюбимся друг в друга и еще до конца волшебной ночи поженимся. Как ты и папа. А вдруг, — внутри у Эллы все сжалось: как трудно выразить то, что родители никак не хотят принять, — «Золушкин бал» помогает не всем?
— Всем, если веришь, — твердо ответила Генриетта. Ее нежно-голубые глаза стали печальными. — Этот Бомонт… он сильно обидел тебя?
— Переживу. — Элла распрямила плечи.
— Денно и нощно мы с отцом сокрушаемся о том дне. Все наша вина. Ведь могли догадаться, — Генриетта всплеснула руками, — могли предвидеть…
— Не казнитесь. Кто же знал, что предпримет сестра Рафа. Шейн ни с кем не поделилась, не предупредила. К тому же… ни в какого Рафа ни на каком балу я не влюбилась!
— Ты его там потеряла, — заметила мать.
«Что отрицать?!»
— Мне уже не двадцать один год. Той наивной мечтательницы, витающей в облаках, давно нет. — Элла вздернула подбородок и решительно встретила взгляд матери. — С этим покончено.
«Пять последних лет оставили свой след».
— Неужто ты потеряла надежду?! — Генриетта испуганно заморгала. — Милая, нельзя отчаиваться!
— Я и не отчаиваюсь.
А что еще ей оттается делать?
Элла глубоко вздохнула.
Еще не отшумел этот «Золушкин бал», а значит, жива надежда встретить красивую любовь, встретить принца на белом коне. А если нет, что ж, поймать золотую рыбку, выспросить секрет счастья и сделать сказку былью, видно, не ее удел.
Элла загрустила, ее ясные глаза затуманились. Давно же решила: не выйдет замуж — мир не перевернется. Просто придется признать, чудес не бывает на белом свете. Раф тысячу раз прав: сказки — ложь. «И жили они долго и счастливо…» — таких раз-два и обчелся, и ее родители — лишь исключение из правил.
— Элла, признайся, ты не перестала верить?
Дочь обернулась и одарила мать своей самой обворожительной улыбкой.
— Я верю, верю, мама.
— Мне нужно знать, что ты не сдаешься, — разволновалась Генриетта. — Это важно для меня… для всех.
— Знаю. — Улыбка Эллы потеплела. — Вы с папой — неисправимые романтики. Были и будете.
— Что есть, то есть. Но беда в другом. Знаешь, мы так и не рассказали тебе…
— Что такое, мама? — Элла удивилась и встревожилась.
— Сядь, родная. Давай поговорим…
Гостиница «Гранд-Отель», штат Невада
— Предвкушаешь веселый вечерок?
— Шейн, что ты хочешь от меня? — Раф прижал плечом к уху телефонную трубку. — Чтобы я притворялся? — И загнал тяжелую золотую запонку в петлю манжеты белоснежной рубашки. — Вешал лапшу на уши, чтобы тебе стало легче?
— Да, и еще раз да!
— Не в моем стиле, — осклабился Раф. — Послушай, и ради этого ты звонишь из Коста-Рики и действуешь мне на нервы? Поважнее темы нет? Я, как понимаешь, спешу.
— Проклятье, Раф! Куда важнее?! Умоляю, дай слово оставить семью Монтегю в покое!
— Не дам, ты прекрасно знаешь.
— Не дашь?!
— Нет! — отрезал Раф. — Монтегю поплатятся. И я хочу увидеть как. Да я собственными руками столкну их в пропасть!
— Я сама во всем виновата! Сколько можно твердить?!
Раф посмотрел на брошенный на кровать конверт — толстый, тисненный золотом.
Внутри для его сестры лежал «билетик» на «Золушкин бал».
— Кто знает, как относился бы я к этим балам, если бы не тот случай пять лет назад. Но прислать тебе приглашение опять!.. — Испанский акцент — отголосок детства и верный признак бурных переживаний — коверкал слова. — Такая наглость! — Титаническим усилием Раф усмирил душивший его гнев и выдохнул: — Такое не прощают.
— Пойми, я сама хотела пойти на бал. Я подумала…
— …там будет этот! — Раф стиснул зубы.
Шейн умолкла. Слышались лишь сдавленные всхлипы.
— Ах, pobrecita hermanita[1], — прошептал Раф. — Ты разрываешь мне сердце! Все отдам, лишь бы облегчить твою боль. — Раф на несколько секунд закрыл глаза. Твердая решимость овладела им. — Так и будет. Стереть с лица земли семейку Монтегю с их «Золушкиными балами», этим романтическим искусом для таких, как ты, дурочек, и точка.
— Раф, пожалуйста, — в голосе Шейн было такое страдание, что чувство вины, вот уже пять лет камнем лежавшее на сердце Рафа, стало еще тяжелей, — не надо.
— Я должен, — ответил он. — Сколько еще им можно играть жизнями доверчивых людей, посулами любви и неземного счастья, выуживая у них деньги? И что взамен — лишь горечь разочарования?!
— Не они виноваты! Я! Ну как убедить тебя?
— Никак, Шейн. Просто потому, что я виноват больше всех.
— Ты?!
— Ты очень долго была совсем одна. Когда ты вернулась домой, я поклялся, что стану тебе защитой и опорой. — Рот Рафа скривился. — И не сдержал клятвы. Прошлого не воротишь, но повторения не будет!
Шейн силилась не заплакать.
— Подожди, — только и смогла она сказать, — ты не понимаешь…
— Понимаю, mi pichon[2], — заговорил он ласково, — ты даже не представляешь, сколько я всего понимаю, — и, положив трубку, вновь уставился на конверт, а потом выудил оттуда «Пригласительный билет». — Клянусь, Шейн, — прохрипел Раф, — они попомнят меня.
