Глава 1Густые клубы пара вкупе с табачным дымом заполняют легкие. Глубоко вдыхаю через нос и задерживаю глоток спертого воздуха в себе.
Черт побери! Как же хочется вдохнуть вместо этой дряни горного свежего воздуха. Выехать на байке на горный серпантин и с бешеной скоростью взобраться наверх, и дышать… дышать… дышать…
– Давид, кажется, девочки пожаловали.
Лениво потираю глаза подушечками пальцев, убирая туманную пелену, чуть приоткрываю. Щели достаточно, чтобы окинуть стайку полуголых девиц, которых Анатолий нам грозился доставить еще полтора часа назад.
– Ага, – бурчу под нос.
После расслабляющего массажа и профессионального минета заканчивать вечер с проституткой мне перехотелось.
– Артур, – обращаюсь к компаньону, – я мимо. Эти девки уже лишние. Толик припозднился немного.
Раскидываюсь на мягком диване. Вытягиваю вперед ноги и закрываю глаза.
– Ну, так я себе пару девочек отберу, Давид?! – слышу приглушенный голос Артура.
– Конечно, отбери, Ар, – киваю ему, – и распорядись, чтобы мне комнату подготовили. Сегодня слишком много дел решили, а завтра еще к отцу ехать.
– Разговаривать, скорее всего, придется с твоим братом, Давид. Мне отчего-то кажется, что Георгий Гурамович и не слышал о том, что замутил Николоз.
– Я надеюсь на это, – вопросы про брата всегда для меня были щекотливой темой, и просто так переливать из пустого в порожнее я не любил, даже с Артуром.
Одним резким движением встаю с дивана.
– Пойду освежусь, Артур. А ты насчет номера подсуетись и… – оглядываю девочек, которые до сих пор толпятся у входа, – …и эту пусть отведут туда, – пальцем указываю на ту, что стоит ближе к двери, – и пусть хорошо помоется.
***
Открываю дверь, прохожу вглубь небольшой комнаты.
– Сколько тебе лет? – задаю вопрос девке, которая, кажется, даже никак не отреагировала на мое появление.
– Девят…двадцать, – тянет она, и я понимаю по ее голосу, что она под кайфом.
– Давно работаешь? – сбрасываю с себя одежду полностью и сажусь в кресло, что стоит в дальнем углу.
Бассейн освежил, и мне вдруг захотелось бурного продолжения вечера. Да и девочек русских давно уже не имел, а особенно таких молоденьких, как эта. Хотя, пусть с виду она и юна, только вот больше чем уверен, дырки ее разработаны все как надо.
– Ты молчишь? – выгибаю бровь и одновременно чувствую, как в груди загорается злость.
Неповиновение. Единственное, чего я не приемлю, так это неповиновение. У меня на него аллергия.
– Простите, что? – лепечет она, чуть разжимая губы.
– Ты вымылась перед тем, как села на кровать?
– Отпустите меня, – вдруг ее взгляд приобретает ясность, и она вперивает в меня свои черные, почти без радужки, глаза.
Секунда… две… и меня начинает душить смех.
– Что? Что я такого смешного сказала? – девчонка неожиданно подскакивает ко мне так близко, что я могу рассмотреть каждую маленькую веснушку на ее курносом носу.
– А теперь… отошла ровно туда, где стояла, – резко обрываю смех и цежу сквозь зубы.
– Что?! Да вы… Да ты знаешь, кто мой отец? Он тебя на ленточки порежет и в каждую завернет кусочки твоей вонючей плоти…
Она не договаривает, потому что хватаю ее лицо в ладонь и с силой толкаю девку к кровати.
– Ты совсем страх потеряла, потаскушка? – встаю на ноги и подхожу к ней, возвышаясь над ее миниатюрной фигуркой в полные сто восемьдесят девять сантиметров.
– Если ты меня тронешь хоть пальцем, – шипит она, потирая ушибленное место, – ты об этом пожалеешь. Я клянусь, пожалеешь!
– На колени.
– Что? – лупит она на меня свои черные глазищи, которые закрывают практически пол-лица.
– Слушай сюда, я с тобой возиться не намерен. За тебя заплачено, и раз ты оказалась среди девушек-проституток, то вывод напрашивается сам собой. Я не знаю, как в вашей стране наказывается за отказ клиенту, но я тебе могу рассказать, как за это наказывают девочек у нас, – склоняюсь над ней и хватаю ее за волосы на макушке, дергаю вверх.
– Ай! – вскрикивает она, впиваясь короткими ногтями мне в руку.
– А за то, что ты открыла рот и начала мне угрожать, накажу тебя по-особенному, по-своему.
В ее глазах промелькнул на мгновение страх, но он тут же сменился дерзостью.
– Давай, попробуй. Что хочешь? Чтобы я тебе отсосала? А не боишься, что член откушу?
Удивление – это первое, что я чувствую, когда второй рукой перехватываю ее подбородок и фиксирую его так, чтобы она смотрела мне в глаза.
– А ты, я посмотрю, укурилась в говно, не так ли? Совсем инстинкт самосохранения отсутствует.
Разглядываю ее лицо и вижу, как черты заострились, значит, не первый день уже усаживается. Под глазами залегли черные тени, хотя она их и попыталась скрыть под слоем штукатурки, но от меня такое не укроешь, и это тоже доказывает, что кукла употребляет дурь вот уже несколько дней подряд.
– А ты, я смотрю, знаток?! – ерничает она в ответ.
И я до сих пор не понимаю, почему она еще жива! За ее колкие словечки мне бы стоило вырвать ее язык с корнем, но меня отчего-то, напротив, заводит ее непокорность. Возможно, все потому, что за последние лет пятнадцать она первая, кто посмел мне в ответ дерзить.
– Открой рот, – командую я, не сводя с нее взгляд, – и только попробуй сомкнуть зубы сильнее, чем это требуется. А пока ты будешь отрабатывать свои деньги, я тебе расскажу одну легенду про болтливую овцу, которая очень популярна в моих краях.
– Я не хочу слушать твои сказки. И поверь, когда мой отец найдет тебя, ТЫ будешь стоять на коленях…
Я сдавливаю ее челюсть так, что в уголках глаз девчонки выступают капельки слез.
– Следи за своим языком, сука, – чуть склоняюсь над ней, – знаешь, ты еще жива лишь только потому, что мне любопытно узнать, насколько хватит моего терпения слушать тебя. И если ты будешь хорошей и послушной девочкой, то уйдешь отсюда на своих двоих и без повреждений. Но у этой медали есть и другая сторона.
Мой голос становится ниже. Опаснее. Девочка перегнула палку. Преступила ту грань, за которой я не приемлю компромиссов ни с какой из сторон медали.
– А теперь открой рот и начинай работать. И мой тебе совет, малютка: прежде чем говорить о своих родственниках, подумай, в такой ли они безопасности, как ты себе возомнила?
Девка только было открыла рот, видимо снова хотела возразить, но взглянув мне в лицо, тут же захлопнула, наконец-то поняв, что я до нее хочу донести.
