Глава 1. Птенчик кукушки
Сирота. Несчастливая. Брошена. Да, я знаю все это сама,
Что душа моя бедами скошена, покрывает ее пелена.
И молиться о ней — уже брошено, чуждо ждать от судьбы баловства.
Я как птенчик кукушки — подброшена. А вся память моя — белена.
И в гнезде новом шепчут бесправно, будто демоном я им дана,
Или держатся холодно, нравно, не стараясь познать суть меня.
И лишь мать демонстрирует явно, своим голосом звонким звеня,
Что кукушки дитё полноправно стало любо ей, будто б родня.
То ли лишняя, то ли ведомая, в жизни где отыскать уголка,
Где была бы я тоже особая, не смотрели бы где с высока?
Я могу лишь писать, неспособная, показать своего огонька,
Той души, что останется доброю, даже если я буду одна.
Ева медленно, нехотя закрыла свою любимую записную книгу: обычная серая обложка, белые страницы, никаких замысловатых узоров и ярких картинок. Любая девушка выбрала бы хранилищем своих самых сокровенных лирических переживаний что-то другое, что-то цепляющее и особенное, но Ева была из тех, кто умел видеть красоту даже за пеленой серой обыденности, была той, что буквально не судит книгу по обложке. К тому же, когда она записывала своё стихотворение в эту маленькую серую книжечку, ей казалось, что они с этой вещицей невероятно похожи. Будто бы за непримечательной внешностью самой девушки, которую она никогда не выпячивает напоказ, также скрывается нечто прекрасное и столь же красивое, как эти стихотворные строки на листах самой обычной бумаги.
Думая об этом, Ева улыбнулась своей нежной и умиротворенной улыбкой, а после решила еще раз перечитать только что написанное стихотворение. С каждой строкой уголки её губ понемногу опускались, пока своими линиями не изобразили на молодом лице задумчивую печаль.
— Даже в свой день рождения не могу сочинить чего-то более радостного. — тихо прошептала себе девушка, будучи своим главным и единственным критиком.
Вдруг в дверь спальни постучали. Тихий, неуверенный стук прозвучал словно бы в такт её ноющему сердцу. Девушка неожиданно для себя вздрогнула. Она по-детски хлопотно, подобно ребенку, забывшему убрать беспорядок перед приходом родителей, быстро постаралась спрятать свою серую книжку куда-то под подушку. Только после, натянув на лицо улыбку, именинница растерянно проговорила:
— Войдите.
Дверь тихонько приоткрылась, и в комнату заглянула красивая женщина сорока лет. Несмотря на ранний час, она выглядела очень ухожено: её волосы с легкой проседью у висков, были собраны в идеальный пучок, а глаза заметно выделялись благодаря магии макияжа. Она по-доброму взглянула на дочь и ласково улыбнулась ей.
— Если бы я могла, то не будила бы тебя сегодня до самого вечера, но пора собираться в школу. Выпускной класс — слишком ответственная пора, даже в день рождения не стоит пропускать учебу.
Ева коротко кивнула матери. Её звали Натали. О таких женщинах говорят, что они удачно вышли замуж, и это их главная заслуга. Впрочем, злые языки, утверждающие подобное, зачастую не представляют, насколько сложно бывает женщине в «неравном браке». Даже в золотой клетке птица никогда не забудет прелести свободного полета.
— Я быстро оденусь и спущусь. — улыбаясь, ответила Ева.
Ей было приятно. Её радовало, что о столь важном дне всё-таки помнят. Приемная мать никогда не забывала об этом дне, но девушка все равно снова и снова опасалась, что семья может забыть. Она никогда не признается себе, но в глубине души Ева даже думала, что они имеют на это право. Впрочем, после упоминания об особенном дне из уст Натали, ранее грустно ноющее сердце забилось вновь ровно и спокойно.
— Я испекла твой любимый торт, мы обязательно должны успеть выпить чаю и открыть подарки, поэтому поторапливайся. — с заботливой суетливостью проговорила миссис Мерриман и скрылась за дверью.
Через двадцать минут Ева стояла возле своего большого зеркала, обрамленного чёрной древесиной, и по-женски рассматривала своё отражение. Она была очень миловидной девушкой восемнадцати лет, с хрупкой фигурой, аккуратными чертами лица и большими серо-зелеными глазами. Однако, как это часто бывает, осматривая себя сейчас в симпатичном свободном платье василькового цвета, Еве казалось, будто она недостаточно красива. То распуская, то собирая волосы вновь, она простояла так еще с полминуты, а после устало вздохнула. Опустив длинные пряди, она без всех этих женских попыток доказать себе свою же красоту, просто широко улыбнулась своему отражению. Всё же улыбка красит женщину куда лучше, чем любая прическа или самые дорогие туфли.
Через пару минут Ева уже спустилась по деревянной лестнице на первый этаж и незаметно, подобно легкому дуновению ветерка, скользнула в кухню. К своему сожалению, вместо всей семьи она застала там лишь Натали, грустно осматривавшую лишние приборы на накрытом столе.
— Виктор не присоединится к нам? — негромко спросила Ева, не желая отвлекать мать от её мыслей.
Та тут же обернулась на вопрос дочери. Натянутая улыбка, извиняющийся взгляд и слегка нервные движения, — кажется, это были её постоянные эмоции, когда речь заходила о муже.
— Прости, ему срочно пришлось отправиться на работу. Но он просил передать тебе это. — и Натали указала взглядом карих глаз на большую розовую коробку с пышным красным бантом.
Ева кивнула. Они обе улыбались сейчас улыбкой, нарисованной им жизнью и кротостью их характера. Как живые куклы — такие же красивые, но неискренние по вине их грубых создателей.
— Я понимаю.
Если честно, не понимала, но хотела заставить себя так думать. В этой семье она давно просто принимала данность такой, какая она есть и старалась не нагонять на себя серых печальных мыслей. Когда она была ребенком, подобные большие подарки казались ей проявлением отцовской любви. Но взрослея, она начинала понимать, что это все та же розовая обертка, выбранная лишь «потому что она девочка», и все тот же ярко-красный бант, пытающий сказать своей торжественностью, что подарившему не всё равно. Он совсем не знал её и не стремился что-то. Однако Еве никогда не хотелось показывать приемному отцу накопившуюся обиду по этому поводу. Наверное, она думала, что он имеет на это право. Она ведь неродная, приемная. Такой как она стоит просто благодарить судьбу за то, что ей дано, и не просить большего. В детстве наивные мечты еще застилали ей глаза, но с каждым новым большим подарком, который вроде как был таким розовым и таким бесцветным одновременно, приходило понимание ситуации. Однажды она случайно вместо «папа» произнесла «Виктор», и он даже не обратил на это внимания. Тогда они и перешли эту черту притворства, и уже оба примирились с происходящим. Она со скромностью, а он с равнодушием.
