Пролог
Крик отдается эхом в темноте, едва прорываясь через сдавленное страхом горло. Звук дрожит из-за охватившего ее ужаса. От такого вопля у любого смертного застыла бы в жилах кровь, но толстые стены старого дома смыкаются вокруг ночной жути, а единственные уши, способные услышать, глухи к ее мольбам.
Он ругается, сопит и сплевывает в темноте, зло и раздраженно. Она слышит его шаги на лестнице и знает – сейчас ей сделают больно. И этому человеку она доверяла, даже любила. Ее захлестывает непонимание. Как такое возможно? Она вспоминает холодное прикосновение его ладони к своему разгоряченному лбу во время долгих и мучительных дней болезни. Жалость в его глазах. А теперь в этих глазах пылают ярость и угроза.
Она задерживает дыхание. Он поднялся еще на один лестничный пролет. Он думает, что она на последнем этаже, и она выскальзывает из кабинета и видит тень на лестнице – он идет к комнатам в мансарде. Она разворачивается и спешит вниз, к падающему из витражных окон на пол прихожей свету. Ноги тонут в толстом ковре. Пальцы в отчаянии цепляются за ручку, нажимают на нее. Но дверь заперта. Выхода нет.
Она замирает и слышит, как он спускается. Он знает, что упустил ее. Мгновение она колеблется. Из ванной под главной лестницей ступеньки ведут в подвал. Но если спуститься туда, она окажется в ловушке. Из подвала в переулок между домами выходит только старое окошко для угля, и какой бы она ни была миниатюрной, в щель не протиснуться.
Дом сотрясается от шагов по лестнице, и она в панике разворачивается, но видит перед собой только лишь девочку. Призрака в белой ночной рубашке, с коротко стриженными черными волосами, светло-карими глазами с расширенными от ужаса зрачками и белым лицом, словно присыпанным мелом. При виде ребенка страх пронзает, как острые лезвия ножей, которые ее ждут, и тут она понимает, что испугалась собственного отражения. Искаженного страхом настолько, что невозможно узнать.
– Чой! – доносится его голос с лестницы, и она внезапно вспоминает женщину, которая показывала дом несколько месяцев назад.
В стене большой столовой в передней части дома есть фальшпанель. Этой комнатой они никогда не пользовались. Столовая всегда погружена в душный полумрак, дневной свет или свет фонарей проникает сквозь щели по краям ставней. Агент по недвижимости отодвинула столик, чтобы убрать панель, и за ней обнаружилась дверь. Старая выкрашенная белой краской дверь с круглой ручкой. Тогда женщина открыла ее в темноту. В этой сырой, холодной и крошечной комнатке с кирпичными стенами семья из шести человек когда-то пряталась в темноте от бомб.
Чой не поняла, что женщина имела в виду под словом «Блиц», – та лишь сказала, что когда немецкие бомбардировщики завершали налет на Лондон, они разворачивались на юг и по пути сбрасывали неизрасходованный боезапас на этот злополучный район. А затем начинали голосить сирены, люди как крысы заползали в свою крысоловку, слушали, ждали и молились в темноте. Чой снова слышит, как он выкрикивает ее имя, и, словно от воя сирен полувековой давности, бежит от этого крика в столовую.
Быстро отодвигает столик и шарит по темно-синей панели в поисках механизма. Панель тяжелая, и крохотные пальчики с трудом ее сдвигают. Он уже на лестничной площадке второго этажа, шаги слышны в спальне над головой. Чой отодвигает панель в сторону и толкает дверь. Та открывается в темноту, и вокруг смыкается холодный и сырой воздух. Она шагает внутрь и возвращает панель на место. Изнутри запереться невозможно, остается только молиться, что он не заметит. Она закрывает дверь, и свет гаснет. Чой садится на пол и обхватывает себя руками, чтобы согреться.
Здесь так холодно, так темно. Похоже, это конец. Отсюда нет выхода. Она не может представить, как шесть человек умещались в этой каморке. Невозможно даже вообразить, каково им было слышать, как вокруг рвутся бомбы, думая, что следующая может попасть сюда. Однако нет нужды призывать на помощь воображение, чтобы мысленно нарисовать человека, чьи шаги слышно на лестнице, представить, как отражается свет от его ножа. У него ведь есть нож, в этом она уверена. Приют в Гуандуне – уже далекое воспоминание, как и та девочка, которой она когда-то была, – другой человек в другой жизни. Все так сильно изменилось всего за полгода, как будто прошла целая вечность, а та, другая жизнь – лишь тень сновидения.
Ее дыхание становится быстрым и поверхностным, но кажется непомерно громким. Однако помимо собственного дыхания она слышит его шаги уже в прихожей. Тяжелые шаги по паркету. Злость в голосе, когда он снова выкрикивает ее имя. А потом тишина. Мгновения тишины тянутся как несколько часов. Она изо всех сил старается не дышать, потому что уверена – он услышит. Ничто не прерывает тишину. И тут она судорожно охает, потому что слышит, как кто-то скребется по ту сторону двери. Сердце колотится так сильно, словно ее бьют по груди.
