Всем, кого мы любим, посвящаю,
Тем, кто нам является в мечтах,
Тем, кем станем, робко расцветая
В бережных и любящих руках.
Посвящаю мудрости, отваге,
Цели, увлекающей в полет,
Тем, кто нам забыть поможет страхи,
От надежды к счастью проведет,
И любви погибшей – жаркой, страстной,
И другой, пусть маленькой, смешной;
И тому, что часто мы за счастье
Горько платим.дорогой ценой;
Дочерям – Саманте, Беатрисе,
Заре и Ванессе, милой Вик, -
Пусть дурного с ними не случится,
Пусть мечты исполнятся для них.
Сыновьям – да будет Никки счастлив,
Так же добр, отважен, как всегда,
Да не будет горя в жизни Макса,
Пусть ему не встретится беда.
Пусть надежда наяву вас встретит
(И меня – возможно, в некий час),
Пусть весь мир любовью вам ответит…
Дорогие, мама любит вас![1]
Глава 1
Тяжелые парчовые шторы на окнах заглушали доносившиесяснаружи звуки, и даже птичий щебет почти не проникал в окна роскошнообставленных комнат Хендерсон-Мэнор. Нетерпеливо откинув за спину длинныйтемный локон, Оливия Хендерсон вновь углубилась в составление описи отцовскогофарфора. На дворе стояла теплая летняя погода, и ее сестра, как обычно,спозаранку исчезла куда-то. Эдвард Хендерсон, отец Оливии, сегодня ожидаладвокатов, довольно часто наезжавших в маленький городок Кротон, находившийсявсего в трех часах езды от Нью-Йорка. Эдвард почти не покидал поместья,предпочитая давать указания поверенным и осуществлять общее руководствосталелитейными заводами, которыми давно уже не управлял сам. Он полностьюудалился от дел два года назад, в тысяча девятьсот одиннадцатом, сохранив приэтом все свои владения, но целиком полагаясь на адвокатов и директоров заводов.Жена так и не родила ему сыновей, и со временем его интерес к бизнесузначительно охладел, так что Эдвард мирно жил отшельником в своем уютномгнездышке.
Здесь его дочери могли вести спокойную, ничем не омраченнуюжизнь, и хотя подобное существование не назовешь волнующим, скука и тосканикогда не посещали Хендерсонов. Кроме того, у них было немало друзей средимногих выдающихся семейств, обитавших вверх и вниз по течению Гудзона, изкоторых самыми близкими соседями были Ван Кортлендты и Шепарды. Джей Гулд, отецХелен Шепард, умерший почти двадцать лет назад, оставил всю недвижимость и огромноесостояние дочери. Хелен вместе с мужем, Финли Шепардом, приумножили деньги отцаи к тому же нередко давали балы и приемы для соседей. Рокфеллеры, недавнодостроившие поместье Кайкьюит, в Тарритауне, с великолепными садами,изумительно распланированными газонами и домом, не уступавшим особняку ЭдвардаХендерсона, соперничали в гостеприимстве с Шепардами.
Хендерсон-Мэнор считался одним из красивейших поместий вокруге, и люди приходили за много миль, чтобы полюбоваться им и чудеснымиокрестностями. Сквозь решетку ограды с трудом можно было разглядеть дом,окруженный высокими деревьями, и дорожку, ведущую к главной подъездной аллее.Сам особняк располагался на высоком холме, выходившем на реку Гудзон. Эдвардчасами просиживал в кабинете, наблюдая, как течет жизнь в большом мире,вспоминая прошлые времена, старых друзей и дни, когда земля вращалась кудабыстрее… семидесятые годы, когда он принял руководство отцовскими заводами…стал свидетелем многих великих изобретений на рубеже столетий…
Тогда он был занят с утра до вечера и будущее казалосьсовершенно безоблачным. Но все пошло не так, как думалось. Женился Эдвардсовсем молодым, но дифтерия унесла жену и маленького сына. После трагедии онмного лет жил один, пока не появилась Элизабет – воплощение всего, о чем можетмечтать мужчина: ослепительный солнечный луч, комета в летнем небе, такаяэфемерная, яркая и прекрасная, так быстро исчезнувшая. Они поженились черезнесколько месяцев после знакомства. Ей было девятнадцать, ему – за сорок. Но,не дожив до двадцати одного года, Элизабет умерла в родах. После ее кончиныЭдвард с головой погрузился в работу, доводя себя до изнеможения.
Сначала он поручил дочерей заботам нянь и экономки, нонаконец, осознав свои обязанности перед ними, приступил к строительству Хендерсон-Мэнор.Он хотел, чтобы девочки вели привольную жизнь вдали от нездоровых соблазновбольшого города. В тысяча девятьсот третьем году Нью-Йорк был неподходящимместом для детей. Им было десять, когда семейство Хендерсонов переехало в новыйдом. Сейчас девушкам исполнилось двадцать. Отец оставил за собой особняк вНью-Йорке и жил там, но навещал дочерей при каждой возможности, сначала поуик-эндам, потом все чаще. И когда возвращался в Нью-Йорк, Питсбург или Евpony,сердце оставалось в этом маленьком городке, там, где обитали девочки.
Эдвард наблюдал, как дети росли, расцветали, и мало-помалуего жизнь сосредоточилась в них и словно замедлила течение. Он уделял им каждуюсвободную минуту, а вскоре окончательно поселился в Кротоне. Последние два годаон никуда не выезжал, тем более что здоровье его сильно ухудшилось. Сердцедавало знать о себе, когда Эдвард чересчур много работал, расстраивался иливолновался, что теперь случалось крайне редко. Он был счастлив здесь, сдочерьми.
Прошло двадцать лет со дня смерти жены, того теплоговесеннего дня, когда Господь окончательно отвернулся от него. Эдвард,преисполненный гордости и счастья, ожидал за порогом спальни, когда раздастсякрик новорожденного. Он и подумать не мог, что трагедия повторится. Его перваяжена вместе с малышом стали жертвами эпидемии дифтерии, и на этот раз, потерявЭлизабет, он едва не умер. Первое время Эдвард не хотел жить и постоянночувствовал присутствие Элизабет в их нью-йоркском доме. Позже он возненавиделпустоту огромных комнат и старался как можно больше путешествовать, но потомосознал, что забросил малышек-близнецов, последний дар Элизабет. И хотя не могзаставить себя продать особняк, выстроенный отцом, в "котором родился ивырос, все же закрыл его и перебрался поближе к детям. С тех пор он никогда нескучал ни по дому, ни по Нью-Йорку, ни по светскому обществу.
Не обращая внимания на окружающее, Оливия продолжалазаполнять длинные бумажные полосы своим мелким аккуратным почерком, отмечая,что нужно заменить и какие вещи заказать заново. Иногда она посылала слуг вгородской дом привезти необходимое оттуда, но по большей части обращалась вмагазины, зная, что отец не любил нью-йоркское поместье. Она, как и Эдвард,была счастлива спокойствием здешней жизни и очень редко ездила в Нью-Йорк, еслине считать своего дебюта, когда отец представлял дочерей своим друзьям и всемувысшему обществу. Оливия находила светскую жизнь довольно интересной изабавной, но крайне утомительной. Ее изматывали каждодневные выезды в театры,на балы, в гости, необходимость соблюдать строжайшие правила этикета. Оначувствовала себя так, словно постоянно находится на сцене, разыгрываянесвойственную ей роль, так что под конец возненавидела и себя, и окружающих –в отличие от Виктории, которая буквально расцветала в лучах всеобщего внимания.Оливия же облегченно вздохнула, вернувшись к своим книгам, лошадям, цветам икаждодневным прогулкам по холмам к близлежащим фермам.
