— Но… они же бродяги. Воры и… может быть, даже что-нибудь хуже! Мы не можем иметь таких соседей!
— Нет, моя дорогая, боюсь, огорчу тебя, но на это я не пойду. Рядовой Динсдейл оставался со мной в том ужасном, неглубоком окопе, когда я был ранен. Он прикрывал собой мое бренное тело от огня, защищая от целой дюжины бурских снайперов, пока наши не взяли высоту и не отбросили мерзавцев назад… — Генри сопровождал рассказ выразительными взмахами вилки. — Сам был ранен и погибал от жажды, но остался со мной, хотя имел возможность бежать. Ведь в этом адском пекле, в этом кровавом месиве полегли все остальные мои солдаты. Конечно, война подкосила героя… В конце концов его списали по состоянию здоровья, хотя врачи так и не смогли установить, что именно произошло с несчастным. Он, осмелюсь сказать, немного повредился в уме. В один прекрасный день просто замолчал, перестал разговаривать, а потом перестал есть и все лежал на своей койке и отказывался встать, кто бы ни отдавал ему приказ. Я был вынужден вмешаться и замолвить за него словечко. Сейчас состояние его значительно лучше, однако к гражданской жизни бедняга так и не смог приспособиться в полной мере. Определился было в подмастерья к кузнецу в здешней деревне, но надолго его не хватило. Стало нечем платить за жилье, он остался без крыши над головой и пошел бродяжничать. Но я сказал, что на моей земле он может оставаться столько, сколько захочет, если будет вести себя тихо и не чинить безобразий, и, замечу, ничего подобного никогда не случалось. Так сюда и стали приезжать Динсдейлы, так тому быть и впредь.
Хрустящей белоснежной салфеткой Генри смахнул с усов кусочек картофеля. Кэролайн изучала свою тарелку, беспокойно ерзая.
— Вы говорите, пошел бродяжничать? Значит, они разъезжают по всей стране, часто отсутствуют? — спросила она почти шепотом.
— Он с женой проводит здесь большую часть времени. Отсюда достаточно близко до их семей, и Динсдейлу легко найти здесь работу, там и сям, имя его известно — чинит, лудит и тому подобное. Так что, боюсь, тебе придется привыкать к этому соседству, моя дорогая. Они не станут тебе докучать, а если ты не станешь заглядывать на тот клочок земли, то и совсем не заметишь их присутствия, — заключил Генри, и Кэролайн поняла, что разговор окончен.
Она прикрыла глаза — о нет, их присутствие было заметно. Она чувствовала, что эти Динсдейлы здесь — или скорее, что Уильям здесь, менее чем в двух сотнях ярдов от столовой, где они сейчас ужинают. Если Уильям останется здесь, то будет ей вечным укором, подумала Кэролайн, это будет пожирать ее и медленно уничтожит. Она молилась, чтобы они отказались от ребенка или переехали и увезли с собой вечное напоминание о ее страшной вине и о причиненных ею страданиях.
Когда родился ее ребенок, Кэролайн заплакала. Крошечная девочка, такая маленькая и совершенная, что казалась сотворенной неким волшебством. Головокружительная, всепоглощающая любовь, которую испытывала к дочери Кэролайн, лишний раз напомнила ей, что она сотворила, какую боль причинила Сороке. Даже подумать о разлуке со своим ребенком было больно. Поэтому Кэролайн и рыдала — от любви к ней и от ненависти к самой себе, — и никакие увещевания не могли успокоить ее. Генри, озадаченный, гладил ее по голове и не вполне удачно пытался скрыть разочарование от того, что у него дочь, а не сын. Эстель и миссис Придди наперебой расхваливали красавицу девочку и саму Кэролайн, что вызывало у нее лишь новые потоки слез, которые все списали на нервное истощение. Ночами ей не давали уснуть надрывающие душу мысли о Сороке, она лежала, уставившись в темноту воспаленными глазами и забываясь только под утро, а когда просыпалась, мгновенно возвращалось и воспоминание о ее преступлении, и от этого голова болела так, будто вот-вот взорвется. Малютку, одев в белое кружевное платьице, окрестили Эванджелиной. Четыре месяца Кэролайн исступленно любила ее, а потом девочка умерла. Она умерла ночью в своей колыбельке, и ни один из трех приглашенных докторов не сумел установить причину. Она ускользнула от жизни, потухла как свеча, и сердце Кэролайн разлетелось вдребезги. Те остатки воли к жизни, которые она еще сохраняла, потеряв Корина, вытекали теперь, словно кровь из раны, и ничто не могло их остановить.
Через несколько месяцев, дело было во вторник, Кэролайн зачем-то спустилась на кухню и застала там миссис Придди и Касс Эванс. Они укладывали в корзинку овощи с огорода в уплату Робби Динсдейлу за выполненную работу. Сам он в соседнем помещении, в судомойне, точил ножи на станке с вращающимся точильным колесом. Из-под ножей летели искры, при соприкосновении металла с камнем раздавался пронзительный визг. Кэролайн и внимания не обратила бы на происходящее, если бы не чувство вины, промелькнувшее в глазах миссис Придди, если бы экономка не прервала свое занятие так внезапно, стоило хозяйке появиться в дверях. Касс испуганно прижала пальцы к губам. Обе они знали, как леди Кэлкотт относится к Динсдейлам, хотя им и не была известна причина. Кэролайн прошла прямиком в судомойню и велела Динсдейлу прекратить работу. Он кротко смотрел на нее грустными янтарными глазами. Точильное колесо нехотя замедлило ход, остановилось. На Динсдейле была простая грубая одежда, длинные немытые волосы схвачены на затылке шнурком. Лицо у него было милое, свежее и невинное, как у мальчика, но почему-то от этого Кэролайн стало совсем уж скверно. Смертная тоска обратила ее сердце в камень. Кэролайн знала, что ее наказание заслуженно, что судьба обрекла ее на такие же страдания, каким она подвергла несчастную Сороку, но так запредельно велика была ее боль, что она не приняла этого, не могла принять. Всем своим существом она воспротивилась этому испытанию, взбунтовалась, как будто в жилах ее сейчас текла не кровь, а чистая ярость.
— Вон! — крикнула она, голос звенел от гнева. — Убирайся вон из этого дома!
Динсдейл подскочил на табурете и поспешил скрыться. Кэролайн обернулась к экономке и младшей горничной:
— Что это такое? Что происходит? По-моему, я достаточно ясно выразила свое отношение к этому человеку!
— Мистер Динсдейл всегда точил для нас ножи, миледи… Я думала, в этом нет ничего дурного… — попыталась объяснить миссис Придди.
— Меня не интересует, что вы думали! Я не хочу терпеть его в доме, чтобы и близко его не было! А это что? — Кэролайн указала на корзинку с овощами. — Вы еще и овощи воруете с огорода?
На это миссис Придди надулась и сдвинула брови:
— Я прослужила в этом доме больше тридцати лет, миледи, и ни разу меня не обвиняли ни в чем подобном! Излишки с огорода с незапамятных времен отдавали работникам в качестве платы за их труд…
— Что ж, больше вы не будете так делать. По крайней мере, для этого человека. Я достаточно ясно выразилась? — злобно выкрикнула Кэролайн. Она тщетно пыталась умерить свой пыл. Голос дрожал и срывался, грозя перейти в визг.
— Им ведь нужно кормить лишний рот! — пискнула Касс Эванс.
— Тихо ты! — прошипела миссис Придди.
— Что? — спросила Кэролайн. Она уставилась на зеленоглазую девчонку в ужасе, не веря своим ушам. — Что? — повторила она, но Касс еле заметно встряхнула головой и не проронила более ни слова.
