дожидаясь Коффрена. В течение этого времени он перебросился парой фраз с Литтлфилдом и видел Джорджа Паркмена, поднимавшегося по главной лестнице на 2-й этаж. Паркмен, по словам Босворта, появился «ближе к 2 часам пополудни».
Свидетель сообщил много деталей своего пребывания в Бостоне в те дни, припомнил, где жил, в какой ресторан ходил обедать и пр., так что в точности рассказа доктора вряд ли можно было сомневаться. В целом его показания мало что давали стороне обвинения, поскольку защита не оспаривала факт появления Паркмена в колледже, а свидетель утверждал только это, но в целом это было хорошее завершение «дела обвинения». Не совсем понятно, для чего главный обвинитель вывел Босворта на суд, ведь показания последнего до некоторой степени опровергали утверждения Литтлфилда, утверждавшего, будто Паркмен в середине дня 23 ноября не входил через главный вход и поднимался по главной лестнице на 2-й этаж колледжа. Но как бы там ни было, «дело обвинения» получило весьма эффектную концовку и Генеральный прокурор мог быть собой доволен — защита не только не опровергла его версию событий, но даже и не сумела убедительно поставить её под сомнение.
После этого был объявлен часовой перерыв, уходя на который судья Шоу предложил стороне защиты в ходе вечернего заседания начать представление суду «своих» свидетелей.
Обвинительный материал, представленный Клиффордом и его помощниками, следовало признать весьма разнообразным и опирающимся на хорошую доказательную базу. Разумеется, все, следившие за ходом процесса, с нетерпением ждали начала «дела защиты». Всем было интересно, на чём адвокаты построят свои доводы, каких свидетелей отыщут и как опровергнут противников. Наверняка среди зрителей заключались пари относительно того, какие аргументы будут защитой использованы, а какие — нет, что адвокаты станут оспаривать, а с чем молча согласятся. Давно подмечено, что обыватель с удовольствием делает предположения об исходе суда, если этот самый суд не затрагивает его собственных интересов.
Вечернее заседание началось с небольшой задержкой в 15:35 27 марта. Слово сразу взял адвокат Сойер, который постарался разъяснить суду и присяжным логику подбора аргументации.
Сразу скажем, что речь эта выглядела очень странно и произвела смешанное впечатление. Она напоминала вводную лекцию по уголовному праву для студентов юридической школы. Из сказанного Сойером сложно понять, что адвокат толкует не о каких-то абстрактных правовых понятиях, а защищает подсудимого, которому грозит смертная казнь!
Адвокат Сойер начал свою речь с весьма многозначительного напоминания о том, что сторона обвинения продемонстрировала недостаточную чёткость использованных формулировок. Из проведённого окружным прокурором расследования невозможно понять, обвиняется ли подсудимый в умышленном убийстве или спонтанном, то есть под воздействием вспышки гнева. Ясности в этом вопросе не стало больше и после того, как обвинение представило собранный материал суду.
Помимо того, что прокуратура не смогла определиться с квалификацией инкриминируемого подсудимому обвинения, ничего не было ею сказано и о типе орудия, использованного для умерщвления потерпевшего. В зависимости от того, какое орудие — смертельное или несмертельное — было, по мнению обвинения, применено, меняется квалификация посягательства. Если смертельное оружие — то преступление может быть признано умышленным, а если несмертельное, то убийство автоматически квалифицируется как непредумышленное.
После довольно продолжительных рассуждений по упомянутым выше вопросам, которые в действительности довольно просты и могли быть изложены буквально в течение 5 минут, адвокат перешёл к фундаментальным правам личности. Да-да, Сойер умудрился зарулить в ту область, которая, вообще-то, относится к конституционному, а не уголовному праву! Адвокат напомнил, что в «Билле о правах» сформулирована чёткая юридическая аксиома: человека нельзя судить за такое правонарушение, сущность которого не будет ясно изложена. Это означает, что обстоятельства и сопутствующие убийству детали должны быть обвинением ясно сформулированы на этапе расследования, а потом доказаны в суде. Однако сторона обвинения вообще уклонилась от рассмотрения этого вопроса.
Об этих довольно простых и понятных вещах Сойер толковал более часа! По большому счёту он был прав и ничего глупого не сказал. Действительно, сторона обвинения, по сути, факт убийства не доказала — этот момент очень интересен, и на нём следует сделать сейчас акцент! Ничто не мешало адвокату поглумиться над противной стороной и предложить присяжным поразмыслить над простейшей логической задачкой. А именно: допустим, что прокурор прав и Паркмен действительно был расчленён профессором Уэбстером и сожжён в тигельной печи, но… но что, если Паркмен умер сам безо всякого внешнего воздействия и без малейшего криминала? Мужчина был немолод, в ходе полемичного разговора разволновался… у него приключился удар, и он упал с лестницы… Может такое произойти? Конечно, может! Профессор Уэбстер, ставший свидетелем случившегося, также разволновался, испугался подозрений в совершении убийства и решил избавиться от тела. Решение это ошибочное, да, но он запаниковал — такое случается. Уэбстер, разумеется, будет виноват в надругательстве над трупом, но подобное надругательство не делает его убийцей! А теперь — внимание! — вопрос: сторона обвинения доказала, что имело место именно убийство, а не тот гипотетический вариант, что изложен выше?
Правильный ответ: нет, не доказала!
Поэтому адвокат Сойер был прав, обращая внимание суда и присяжных на фрагментарность и недостаточность обвинительной базы. Но при этом из речи защитника становилось ясно, что адвокат не оспаривает факт убийства, а лишь критикует обвинение за некорректность или неполноту формулировок. Следует сказать со всей прямотой — так невиновность не доказывается!
Сойер, если только он действительно хотел спасти подзащитного, должен был обязательно сделать акцент на нескольких важнейших аспектах. Во-первых, ему следовало оспаривать идентификацию останков, найденных в Медицинском колледже. Во-вторых, он должен был показать наличие в показаниях Литтлфилда серьёзных противоречий и недомолвок. В-третьих, необходимо было доказывать платёжеспособность профессора Уэбстера и его готовность расплачиваться по долгам. В-четвёртых, адвокат должен был высказать обоснованное предположение о благополучном уходе Джорджа Паркмена из здания колледжа и его возможном убийстве в другом месте.
Ничего из отмеченных выше доводов в речи адвоката Сойера не прозвучало. Ещё раз повторим — это была не речь адвоката на сложном судебном процесса, а просто напросто вводная лекция по уголовному праву для студентов первого курса юридической школы.
С такой защитой будущее профессора Уэбстера выглядело весьма мрачным.
После весьма пространной, но слишком неконкретной речи адвоката начался вызов свидетелей защиты. В течение последующих 3-х с лишком часов на свидетельском месте побывали 16 человек, каждому из которых задавались однотипные вопросы о продолжительности знакомства с подсудимым и его репутации. Ответы звучали примерно одинаковые — собственно, поэтому все эти люди и попали в число свидетелей защиты. Свидетели утверждали, что знакомы с профессором
