дома-то всем не сидится… Попрощаться пришел?
— Попрощаться я бы не приходил, — честно ответил Вей. — Но я Мастеру дал слово тебя оберегать. Подержи. — Он протянул ей пташку. — Только не бойся, что бы ни происходило!
— Что-то мне это не нравится, — с опаской проговорила Светлана, принимая фигурку. — Может, объяснишь?
— Объясню, — буркнул Вей, поднося к губам флейту. Закрыл глаза и заиграл.
Музыка полилась так свободно, будто вчера только он взял последний урок у учителя Мина. Затрепетала тонким посвистом, птичьим, радостным — словно жаворонок полетел в небо, радуясь утру и солнцу, напевая свой гимн миру, и то тише делалась его песня, то громче. Заманивала эта песня выглянуть, посмотреть, кто играет, хоть одним глазком, послушать, как беспорядочные трели складываются в гармоничную мелодию, которую ни один человек повторить в точности не сможет.
Светланины глаза были непонимающими, но она не двигалась — до тех пор пока в дымчатом сиянии солнечных лучей вокруг Вея не стала проявляться тонкая фиолетовая паутинка. Она становилась плотнее с каждым переливом, но Свету не касалась — обтекала ее, стремясь только к наследнику.
И вдруг из нитей этих соткались десятки маленьких пташек, которые зависли перед Веем. Туманно-фиолетовые, с золотыми всполохами, бесконечно меняющие размеры и формы… Вей замолчал, оборвав мелодию, — и ближайшая птичка подхватила ее, повторив трель, и наследник тогда снова продолжил. И снова перестал — и уже несколько духов продолжили переливы, выводя их так нежно, с такой отдачей, что у Светы слезы выступили на глазах.
Долго они играли в эту игру, выводя мелодию то вместе, то по очереди, — ученик Вей и странные изменчивые птички. Глаза наследника были закрыты, он раскачивался, когда играл, и улыбался, когда отнимал флейту от губ, слушая тех, кого призвал, — пугливых, осторожных. Он был как заклинатель змей, как рыбак, раскинувший сети и мягко подтягивающий их к себе. И родственная стихия укутывала его, послушная и верная, и не было ему никогда спокойнее, чем сейчас.
Наконец он закончил — замолчали через некоторое время и пташки.
— Понравился ли вам мой дар? — спросил он тихо, протянув руку: один из духов сел к нему на ладонь.
Равновесники, молодые, недавно только осознавшие себя, зачирикали, расплываясь туманными облачками, теряя облик.
— Раз понравился, прошу я одного из вас послужить мне, — продолжил он. — Вот женщина по имени Светлана, которую должен я охранять, но я не могу сейчас это делать, а она сама слаба и беззащитна. Пусть один из вас станет ее охранником на год: вот идол, который будет тому, кто согласится, домом. Женщина будет кормить охранника медом и маслом. Кто пойдет?
Дух, сидевший на ладони у Вея, метнулся к Свете — она даже ойкнуть не успела, как глаза статуэтки засияли фиолетовым. Остальные растворились в воздухе.
— Благодарю тебя, — сказал Вей Ши церемонно. — Нарекаю тебя Пухом. Если будет она в опасности, разрешаю тебе вселиться в нее и дать ей силу и скорость. Но разум ее своим не заслоняй! Она должна понимать, что делает!
— Но я не разрешаю! — с ужасом возмутилась Света. — А если это навредит?
— Не навредит, — коротко ответил наследник. — Не бойся. Корми его хорошо. Поставь рядом с кроватью, хотя он на помощь тебе придет где угодно.
— Вообще-то о таком нужно спрашивать, — сердито сказала Светлана и опасливо покосилась на статуэтку в ладони. — Как ты вообще жил среди людей, Вей Ши?
Он отвернулся и пошел к воротам.
— Да постой ты! — крикнула она, всплеснув руками. — Четери хоть флягу с собой взял. Подожди. Я сейчас тебе принесу!
За городом Вей Ши отпил из фляги, снова крепко прикрутил ее к поясу и, обернувшись в тигра, помчался вдоль реки в сторону Йеллоувиня. Все долги в Тафии он раздал, и теперь впереди лежал долгий путь. Нельзя было терять ни минуты — ведь кто знает, возможно, именно этой минуты не хватит там, куда он так спешит?
Глава 7
Шестнадцатое апреля, Бермонт, Ренсинфорс
Полина
Под погодным куполом замка Бермонт все было готово к пробуждению королевы. Фрейлины, одетые в добротные национальные платья — простые, яркие, шерстяные, с вышивкой на груди, подолах и рукавах, — стояли в двадцати шагах от спящей медведицы. На груди каждой из трех девушек красовался фрейлинский вензель: изумрудная дубовая веточка на пышной подкладке из коричневого бархата.
За их спинами расположились горничные с одеждой, умывальными и туалетными принадлежностями. Охранники в коридорах замка следили, чтобы никто не подглядывал во внутренний двор сквозь завешеные окна. А секретарь ее величества, леди Мириам, за широкой спиной которой могли бы спрятаться три горничные, наслаждалась статусом, позволяющим подойти к королеве ближе остальных, и вновь и вновь просматривала список дел.
Секретаря подобрала для невестки матушка Демьяна Бермонта, и первой задачей леди Мириам стало ненавязчиво ориентировать молодую королеву в мире берманских традиций и устоев. Она взялась за выполнение наказа со всей рьяностью, но перед стремительной Полиной-Иоанной пасовала — за ней было не угнаться. Поэтому секретарь выбрала тактику предупреждения: озвучивала список дел и давала необходимые пояснения по этикету, пока ее величество была сонной и не успевала набрать скорость.
Стоило королеве умыться, совершить утренний туалет в своих покоях и пообедать с матушкой короля, как начинались дела, в которые вклиниться было очень тяжело: прием просителей или поездки по столице и окрестностям. Полина-Иоанна посещала больницы, военные части, школы, и все ей было интересно, все она делала с огнем в глазах.
Леди Мириам очень гордилась своей миссией и к королеве относилась с трепетом: вся страна знала, что красная жена Демьяна Бермонта спасла его, едва не отдав за него жизнь. Но это не мешало секретарю воспринимать свою госпожу как чужачку, которую следовало хорошенько притормаживать, чтобы она не вызвала осуждения. Память у людей всегда была коротка, и даже в Бермонте народ охотно чесал языками об аристократах. А супруга короля, как супруга любого линдмора и мать клана, должна быть вне сплетен.
Леди Мириам взглянула на часы: уже полдень, — затем на свернувшуюся в корнях ели медведицу. Та, как по команде, зашевелилась, вытягивая лапы, перекатилась на спину, с рычанием зевая, и обернулась королевой Бермонта.
Полина повернула голову к собравшимся, тяжело вздохнула и поднялась. Последующее представление просматривать лежа ей не позволяла совесть.
— Доброе утро, ваше величество, — улыбнулась секретарь, приседая в реверансе с изяществом, неожиданным для ее грузной фигуры и возраста. Круглое и румяное лицо ее, традиционные косы, оплетенные вокруг головы, казались Поле немного утрированными: такой могла бы выглядеть типичная хлебосольная берманка
