есть внутренний карман пиджака, а по пути прихватить «рыжие байки с веснушкой» — золотые часы с цепочкой — это уже считалось высшим пилотажем. Обычно именно в «нутряк» прячут полнокровный «лопатник» или «поросёнка», то есть набитый деньгами бумажник…
«— Так вот, Профессор был действительно настоящим „аристократом", — продолжил Лёва-Жид, — его „пациент" или „битый", „смехач", то есть жертва карманного вора, над которым он работал, ни разу не «щекотнулся», то есть не почувствовал его „грабки", то есть руки, и это даже при взятии „нутряка".
Больше всего Профессор любил гонять „марку", то есть работать в трамваях, автобусах и троллейбусах, особенно когда в них большой „водопад", то есть толпа народу.
Он стал часто таскать меня за собой, пытаясь передать мне своё мастерство. А насмешки по поводу моего малолетства пресёк сразу: пользуясь беспрекословным и непререкаемым авторитетом в воровском кругу, он везде представлял меня как своего младшего братишку. Кстати, его основное прозвище было Копчёный, но в воровском кругу его все уважительно называли „Профессором"…»
— Могу себе представить, как же ты гордился собой, — заметил я. — Уважаемый «Авторитет» приблизил к себе, взял под защиту…
— Чего ты хочешь с пацана? Я же совсем ещё «обмылком» был, — с некоторой обидой заметил Лёва-Жид…
«Сейчас-mo мне конечно же ясно, для чего я ему тогда был нужен, а в то время ловил каждый его взгляд, каждое брошенное слово, перенимал походку. А, кроме того, Профессор был оратор от Бога, особенно когда немного поддаст. Он постоянно вдалбливал в меня законы „воровской жизни", ярко и правдоподобно переворачивая с ног на голову жестокие истории из своего прошлого, а может, и выдумывая их. Я был не по годам шустрый и схватывал всё буквально на лету. С Профессором мы как бы слились в единое целое, и мне казалось тогда, что лучшего брата и защитника, чем Профессор, мне никогда не сыскать.
Когда окончил ремеслуху и начал работать на заводе, наши встречи стали реже, ибо прогуливать работу Профессор не позволял. Перед Новым годом, когда „сгорел", то есть был взят с поличным, его подельник, Профессор со своей сожительницей Розкой как раз в день моей получки приехал за мной на такси.
— Надо отметить, — совсем по-взрослому предложил я. — Зарплату получил сегодня!
— Ну да! — улыбнулся Профессор. — Покажи!
Я достал из кармана свой заработок. Он взглянул на него, покачал головой, потом осмотрел меня.
— Ну и затрапезный у тебя вид, пацан. — И тут же скомандовал: — Садись в машину, поехали!
Вскоре мы уже ходили по секциям универмага, и Профессор придирчиво выбирал для меня костюм, рубашку, галстук, корочки… Я попытался отказываться, но он сунул мне под нос кулак.
— Это тебе мой подарок под Новый год, а свои копейки в карман положи — девкам на конфетки, понял?
— Понял, — обречённо кивнул я.
— Вот и отлично, а сейчас дёрнем к нам обмывать обновки…
На хате, где они жили, „малины" не было, это была крохотная комнатка, напоминающая монашескую келью. Розка пригласила для меня свою подругу Лизку, которая, оценивающе взглянув на моё пацанское лицо, подхватила со стола стаканчик с водкой и, ехидно подмигнув, поинтересовалась:
— Сколько тебелет, дружочек?
А я уже тогда, в шестнадцать лет, был под метр семьдесят, а потому встал со стула и действительно оказался выше её едва ли не на голову. Не краснея, я тоже взял со стола стаканчик с водкой и чокнулся с нею:
— Восемнадцать, крошка! Выпьем! — И залпом опорожнил посуду.
Профессор весело рассмеялся, но не раскрыл моего вранья. Нету ночь я наконец-то стал мужчиной…
На„воровские сходки" Профессор меня не брал, однако всегда как бы мимолётом рассказывал некоторые подробности. Он как бы давал понять своему молодому напарнику, что всецело доверяет ему. Во время нашего общения Профессор старательно просвещал меня обо всех тонкостях блатной жизни. Он умел подчинять себе людей, руководить ими, внушая не только страх, но и уважение. Он обладал особым обаянием, свойственным только ему одному.
Как все люди, он любил, когда его хвалят, а о его способностях в то время ходили легенды, ему действительно не было равных. За те несколько месяцев, что я проработал с ним, он не допустил ни одной ошибки. Я был у него „ширмачом", или „оттопырщиком", то есть помощником„щипача".
Когда мы катали в „марках" (трамвае или автобусе), я был на „прополе", то есть Профессор входил в транспорт с задней площадки, я — с передней: пройдя насквозь салон, он успевал прихватить несколько „лопат-ников", а при встрече со мною незаметно „спуливал" их в открытый портфель, который был у меня в руке.
Я выходил на ближайшей остановке, где-нибудь уединялся, потрошил „лопатники" и выкидывал их в мусорный ящик. Затем снова садился на маршрут, а Профессор подсаживался на следующей остановке. Всё повторялось до тех пор, пока он, узнав у меня, что мы уже добыли „шмеля", то есть „нащипали" достаточно, подавал мне знак, что „работа закончена".
Когда я поступил на завод, мы стали встречаться только по вечерам, и то не всякий день. А Профессор всегда работал только по утрам. Без меня он стал работать один, никому более не доверяя, и однажды не смог пробить переодетых ментов, которые давно мечтали взять его с поличным. Тот, к кому он залез, даже не почувствовал, но второй мент спалил его на месте. Эти подробности я узнал, когда навещал его в КПЗ, чтобы передать ему еду и курево.
После его ареста отношение братвы ко мне моментально изменилось — стало много прохладнее. Уроки Профессора на пользу мне не пошли: своими медвежьими лапами я так и не научился „щипать", и на меня махнули рукой, заметив, что „щипача" из меня никогда не выйдет! Профессору дали „пятерик", и я решил сменить профессию „ширмача" на не менее престижную профессию „кассира", или медвежатника, то есть специалиста по вскрытию сейфов. И скоро стал таким профессионалом, что меня короновали в „Вора в законе" и дали погоняло Лёва-Жид: Жид значит умный, фартовый Вор…»
Лёва ещё долго рассказывал о своей жизни, и нам совсем не хотелось спать. История его жизни показалась мне настолько интересной, что я решил «застолбить» её в этих воспоминаниях, чтобы когда-нибудь, взяв её за основу, написать отдельную книгу…
Незадолго перед подъёмом Лёва-Жид сказал:
— Судя по всему, кажется, меня снова оставят во Владимирском централе. Вполне возможно, что не сегодня, так завтра, в лучшем случае дней через пять выдернут отсюда…
Интуиция не подвела Лёву-Жида, и на этот раз: через неделю его действительно выдернули из нашей транзитной камеры, а через день
