не все могут эту беду отшелушить, отсеять от денег, – попадаются на собственный же крючок, страдают, воют от страха и боли, пытаются что-то сделать, выпрыгнуть из лодки, но ничего сделать не могут – прочными веревками привязаны к сидению, руки закручены назад и тоже обмотаны веревками, а на шею накинут поводок с петлей.
Так с лодкой иной бедолага и уходит на дно.
«Будь проклят тот день, когда у меня появился Васнецов, будь проклята рота, взявшая трофей в кишлаке, будь проклят этот кривоватый старлей… Как его фамилия? Тьфу! Будь проклято все! Даже день, когда я родился!»
– Да, даже это! – квело, едва слышно прошептал он, болезненно поморщился и вдруг вспомнил, что завтра у него день рождения. – Час от часу не легче! – он помотал головой, словно бы сгоняя с себя наваждение.
Обычно дни рождения он старался отмечать в Афганистане тоже, дважды он собирал по нескольку человек, выставлял бутылки четыре кишмишовки, с рынка привозил шашлыки, среди них обязательно кальпуру – шашлык из бараньих яиц, он теперь на всю жизнь запомнил, что этот шашлык называется кальпурой, – чем вызывал одобрительный мужской гогот.
Один говорил, что после кальпуры требуется срочная командировка на Большую землю по бюллетеню – терпеть, мол, больше нету мочи, внутри скапливаются пары, другой жаловался, что после кальпуры страдает сильным насморком и вообще простужается, выходя, как минимум, на две недели из строя, потому что по помещению гуляют сквозняки, а он просыпается с голыми ногами: как ни укрывается, одеяло обязательно плавает вверху, словно бы повешенное на кол, оголяет ноги, третий еще что-нибудь придумывал… Хохот стоял такой, что душманы принимали его за усиленную артиллерийскую подготовку.
«С годами этот праздник уже не хочется отмечать, – горько подумал Скляренко, – отмечают только печальные круглые вехи. Праздник превращается в антипраздник».
– День рождения, – пробормотал он вслух, бесцельно выдвинул ящик стола, увидел лежащий в нем пистолет – новенький, еще не пристрелянный «макаров», с синеватым воронением и укороченной коричневой рукояткой – очень удобной, он уже проверил, пальцы сами прикипают к пластмассе – не оторвать.
Рядом с пистолетом лежала картонная коробочка – патроны.
Раньше Скляренко никогда не держал оружие в столе, а сейчас держит, иногда даже вообще не запирает в сейф – ему словно бы чутье подсказывало – оружие должно быть под рукой. И если можно – на взводе. Он издал задавленный звук – «на взводе»! Разве думал он когда-нибудь, что докатится до такого?
Новая мысль тревожными молоточками заколотилась в голове: что-то пропал Драгунцев! Ни ответа, ни привета. Он отогнал эту мысль: у преданного Пети Ростова не должно быть сбоев. Все-таки дуга, заданная ему, слишком велика – от Читы до Иванова. Явно кривоногий капитан прочитал уже оба письма и вполне возможно – теперь кашляет, не догадываясь, отчего же кашель напал на него.
А Петя Ростов, как всякий любящий сын, завернул к предкам в свой соловьиный Курск. Скоро будет назад. Петя Ростов – не из тех, кто заваливается на киселе и мякину принимает за хлеб – Скляренко Петю проверил…
Может быть, тревога, одолевающая его – ложная, а тоска – пустая, фальшивая? Может, пронесет? Ведь не так много людей, завязанных на белом порошке, знает его. Васнецов, Каюмов.
Ни Васнецов, ни Каюмов его фамилию на допросе не произнесут, а раз не произнесут, то его просто никто не отыщет – он зароется в землю, затихнет, как дождевой червяк – попробуй, найди, выкопай его!
Улыбка, возникшая на лице Скляренко, была бледной.
– Ко дню рождения нужен подарок, – произнес он, – как минимум, – Скляренко усмехнулся, – для начала. Вот я его сам себе и сделаю. Для начала всех начал. А потом уже станем танцевать дальше. Если, конечно, ботинки жать не будут.
Он сунул пистолет за ремень сзади, под куртку, стволом в раздвоину мягкого места, в один карман положил запасную обойму, в другой – вторую, карманы должны быть уравновешены, – и вышел на улицу. Хотел было завернуть домой и взять автомат, но передумал – автомат нужен вечером, в темноте, когда начинается стрельба, а сейчас хватит и пистолета. Скляренко поехал в центр, на Чикен-стрит – Куриную улицу, где на задворках богатых лавок свил себе гнездо алхимик Ибрагим. Тот самый, который пропитал письмо к криволапому ротному парами неприметной серенькой травки.
Ибрагима надо было пощупать – не приходили ли к нему люди из хада? Если подполковника будут обкладывать здесь, в Кабуле, то в первую очередь проверят его связи, в том числе и афганские. И афганцами будут заниматься, естественно, афганцы – люди из хада – местной безопасности. На Ибрагима они выйдут обязательно. Ибрагима, как свидетеля, следовало убрать. Но пока рано. Рано! А вот прощупать его надо сейчас. И это несложно. Тем более, что Ибрагим знает русский. Еще в детстве его обучили языку белые эмигранты. Это первое. Второе – надо купить яду. Для личных нужд.
Подумав о том, что яд понадобится для него самого, Скляренко вздрогнул – он не верил в свою смерть, как не верит любой живущий человек – всегда кажется, что она в недосягаемом будущем, далеко-далеко, не видна, и вряд ли человек когда увидит ее, – а на самом деле смерть всегда рядом, вот она, дышит холодом и презрительно щурит пустые глаза.
И тем не менее яд нужен. С ядом он будет чувствовать себя спокойнее. «Буду волен, как птица – никто мне не указ, никто не посмеет измываться. А главное – внутреннее спокойствие гарантировано!» Никакого страха по-над сердцем, никакого холода, лишь презрение к двуногим букашкам. Единственное чувство – презрение. Больше ничего.
Он вошел в дукан, в котором торговали мохнатыми мягкими шкурами лам, шерстью, узкими колючими свитерами с красивым национальным орнаментом, отстранил в сторону старика, правый глаз которого обезображивало желтое спелое бельмо, прошел по темному коридорчику насквозь и очутился во дворе.
«Хорошее место для ловушки, – невольно отметил Скляренко, – запросто может попасть кто-нибудь из наших. Наших, – он поморщился, – кому наши, а кому и не очень: одним нашим – шоколадное мороженое, а другим дерьмо на палочке! Ловушечка что надо! В дукане ротозейного покупателя можно оглушить, накинуть мешок – и во двор. А со двора транспортируй куда угодно. Хоть в Пакистан. Пакистан… – Скляренко задумался. Как же он не взял в расчет этот вариант? – Пакистан!»
Если Ибрагим на месте, то нужно будет обговорить и Пакистан.
Ибрагима на месте не оказалось – Скляренко толкнул хлипкую дверцу его фанерной хижины, она была заперта, подполковник стукнул костяшками пальцев – безуспешно. На стук из соседней хибары вышел рослый мрачный парень с квадратным лицом.
– Где Ибрагим? – спросил Скляренко.
Парень русского не знал, но имя старца разобрал и ткнул рукою
