на него права, что мне теперь нельзя быть с ним, что это неправильно. Но знаете, я так счастлива, я так сильно влюбилась. Вы не представляете, какая счастливая у меня с ним жизнь! Мы объездили весь мир, мы столько всего вместе видели, столько пережили хорошего, так просто не бывает, столько счастья, столько красоты в жизни. Этого так много! Какая счастливая у меня жизнь… Знаете, моя дочь когда-то влюбилась. Все говорили, ей очень рано, хотели, чтобы она бросила того мальчика. Ей было пятнадцать лет. Но я одна верила, что это по-настоящему. А теперь я сама влюбилась. Я уже старенькая, чего там. Так вот, то, что люди говорят, это выдумки, поверьте мне. Любви все равно, сколько вам лет. Жаль, я не могу сейчас сказать об этом моей дочери, она так давно меня не навещает. А я очень по ней скучаю. Очень. Мы никак с ней не встретимся, я ведь так много путешествую… — Она задумалась. — Ну, я пойду. Не стану вам мешать. Спасибо, что меня выслушали. Мне нужно было с кем-то поделиться. Не кричать же из окна, что я такая счастливая, правда? Спасибо вам. Я пойду. А вы очень красивая. Пусть у вас тоже будет много счастья. Да. Я желаю вам много-много счастья. Вы, кстати, очень похожи на мою дочь…
Николай. Сейчас
Леонид не знал, что сказать Николаю. Он не знал, в каком тот состоянии после аварии, не знал, стоит ли его расстраивать еще и новостью о «тренировках» Тамары. Хотя, может, это была уже и не новость… Но Николаю и так было не слишком хорошо, и чувствовал он себя явно неважно. Леонид знал своего друга — при малейшей возможности тот бы уже давно примчался домой, а главное — на работу. Значит, он был еще слаб. Леонид набрал его номер, тот ответил мгновенно:
— Ну, что там?
— Коля, дружище, рад тебя слышать! Голос у тебя прямо бодряком!
— Что там Тамара?
— У Тамары все в порядке.
— Ты ей звонил?
— Ты же запретил мне звонить. Я к ней ездил. Сам, лично.
— И что?
— Ничего, я же говорю, все нормально. Тамара… как Тамара, как обычно. Занята, жаловалась, что весь дом на ней.
— У нее штат прислуги больше, чем в «Метрополе».
— Этого я не уточнял. Уставшей она не выглядит. А занята… Ну, ты же знаешь свою жену — косметологи, массажи, тренеры…
— Что еще за тренеры?
— Массажисты, я хотел сказать, массажисты. Не знаю, с языка сорвалось почему-то «тренеры». Футбол смотрю, вот и брякнул.
— Понятно… — тихо выдохнул Николай. — Значит, все хорошо у нее.
— Да, все хорошо.
— А ты сказал ей про меня?
— Я сказал, чтобы она тебе позвонила.
— Ты сказал про аварию?
Леонид помолчал. Врать он никогда не умел.
— Сказал…
— И что она?
— Коль, я сказал ей, чтобы она тебе набрала, в подробности не вдавался. Старик, я тебя умоляю, ты только по этому поводу не переживай, Тамара в полном порядке. Ты подумай, пожалуйста, о себе, честное слово, вот сейчас уже самое время взять и вспомнить про себя. Я очень тебя прошу! И очень тебя жду тут. Давай, правда, прилечу? Заберу тебя, организуем медицинский самолет, перевозку, все дела. У нас-то врачи посерьезнее…
— У меня отличные врачи, спасибо, Лень, — отозвался Николай. — Не надо никого дергать и ставить на уши, я сам скоро прилечу. Спасибо, что к Тамаре зашел. Мне уже лучше, честное слово. Спасибо тебе.
Ему и в самом деле с каждым днем становилось лучше. То ли это был волшебный морской воздух, то ли неустанная забота Фериде, то ли ее сыновья с их громким смехом, то ли ночи в райском саду, но дышать становилось все легче, ребра почти не болели и в голове посветлело. Он понемногу вставал, но долго ходить ему пока не разрешал Селим. Только если очень нужно — в туалет, в душ, пройти кружок вокруг дома — и опять на кровать под деревом. «Здороветь, голова не мотать». Он все равно старался больше работать, участвовал в совещаниях, даже как-то вышел «в эфир» по видеосвязи и чуть не прослезился, увидев своих коллег и сотрудников, просматривал документы, сверял отчеты, при этом прекрасно понимая, что он пытается отвлечь себя от мыслей о том, что главная мечта его жизни с треском разлетелась в пыль. Время шло. От Тамары так и не было ни слуху ни духу. Однажды, промаявшись целый день, он набрал номер Вики.
— Николаша, что такое, что случилось? — недовольно сказала она.
— Все в порядке, дочка, просто хотел узнать, как у вас дела.
— Нормально, я очень занята сейчас, потом тебе перезвоню, — и отключилась.
Это было в субботу, в середине дня. Но он не стал обижаться. У него были хорошие дети.
Все эти мысли теснились и толкались у него в его больной голове и совершенно не давали спать по ночам. Он лежал, смотрел сквозь листву на звезды — нигде раньше он не видел таких ярких звезд. А месяц как будто играл с ним, поворачиваясь как заблагорассудится и каждый раз возникая на небе в разных местах. Он закрывал глаза, но сон не шел, он вздыхал и ворочался. Фериде делала ему травяной чай, приносила мед, что-то рассказывала. Перевязывать грудь было уже не надо, и Николай немного расстроился. Ему нравилось, когда она к нему прикасалась. Нравилось, когда она ходила по саду, когда садилась рядом, когда что-то напевала. Она пела и всегда смотрела вверх. Он спросил почему, а она улыбнулась и сказала:
— Всегда в небо пою, Мустафе пою и мама-папа моим. Вдруг им услышат?
С ней было, с одной стороны, спокойно, а с другой — всегда немного волнительно, как будто она приносила с собой ощущение чего-то неожиданного и очень хорошего.
Этой ночью он опять вздыхал, вертелся и ворочался. Тамара молчала. Дети не звонили. Наверное, в глубине души он давно уже все понял и давно принял решение, но никак не мог себе в этом признаться, не мог опять стать тем самым маленьким брошенным сиротой. Мысли лезли в голову черные, липкие. Может, он просто недостоин всего этого — простого, человеческого, того, что для других бывает само собой. Может, он слишком сильно мечтал и слишком сильно этого хотел и боги захотели его проучить? Может, он слишком сильно старался? Как у гончара, который делает вазу, движения должны быть легкими, чтобы касаться ее едва-едва. А он, выходит, слишком
