Мусин, Инок…
— Приказ капитана! Охолони, брат! — пропыхтел Буланко, за что получил в зубы и сел на палубу.
— Ой-вей, друг мой, товарищ и брат, порой ты бываешь чересчур звероват…
— Какой приказ, …, …?! Он же сдохнет!
— Слушай, Димитрий! Он знает, что делает, истинно тебе говорю!
У Иночевского подрагивали руки, и Дмитрий только разглядел — колец при нем не было.
— Кому, если не ему совладать? — Повторил Инок.
— А мне, мать вашу, что делать?!
— Ждать. И верить. Иногда это все, что нам остается.
***
Локуста множились, множились — Отражение захлебывалось. Не было сил противиться. Кто воцарится после? Золото Нума да твари Второго?
Юга молчал, и Манучер все-таки поднял глаза. Третий был бледен, рот — искусан, скулы, лоб, щеки заволокло белым, только глаза горели дико и протяжно, как зажатый ладонью крик.
— Помнишь Сиаль? — Заговорил Юга. — Когда-то ты отбил девочку у сладня, а теперь, выходит, сам бы скормил твари ребенка?
Второй не отвечал.
Юга глухо застонал. Уперся ладонями в стол, роняя безделки, сумку…
— Ты меня не знаешь, — глухо произнес Манучер.
— Верно, — горько согласился Юга, — верные твои слова, ай, верные… Я не знаю тебя. Я знаю Выпь, пастуха овдо, которого я… которого я встретил однажды. А кто ты, кто ты, кто ты, существо с медным лицом, с каменным сердцем?
— Манучер, — ответил Второй.
Повернулся и вышел.
Хлопнул полог, скрывая опустевший лагерь, скрывая — кипящее золотом и багрянцем поле.
Юга обессиленно опустился, скрестил ноги. Подпер тяжелую голову. Случайно пал взгляд на выпавшую безделку — игрушку со станции Ивановых, которую он таскал с собой. Волчок или юлка, крутяшка забавная.
Рядом блестела пером синяя стрела. От нее Юга торопливо отворотил взгляд.
Взял игрушку Ивановых за хвост, поставил, раскрутил…
На поле теперь были все — и Ивановы, и люди Хома Дивия, и РамРай, и мальчишка Лин, и молчаливый Михаил. Вспомнил, как лила говорил, задыхаясь от юношеского, горячего восторга.
Дымоволк, он — через смерть восстал — представь?! А Миша его сразил, победил! В одиночном бою, ты подумай?! Миша — лучший!
Волк-волчок.
Следил глазами за верчением, за тем, как оставляет волчок крохотную воронку в гладком ворсе шкуры…
В голове будто щелкнуло — сошлись пазы.
— О, Лут, — проговорил Юга, выпрямившись. — Я знаю, что делать.
***
Кто же кого пленил, кто кого удерживал против воли — Хом тварь или оная — его? Неназваная, незваная. Мысленно русый примерил ей имя — Иноходь. Другими дорогами ходила, коли до поры их разводило в Луте.
А тут — встретило.
Сперва Волоха думал под себя веллер прихватить, но Еремия восстала, упрямица.
Как так, капитан? За что обижаешь?! Мы, одно сердце на двоих! Никогда тебя не подводила, никогда не оставляла, ровно как и ты меня. И теперь не предам!
Так и вышло, что вместе остались. И впрямь, думал Волоха. Кому, как не Еремии при нем быть. До самого конца. Дятла… Диму с собой тащить не захотел.
Предал горан.
Выдохнул прерывисто, встряхнулся, чувствуя, как дыбом встает шерсть на загривке, плотнее прижимаются уши к черепу.
Еремия поднялась достаточно, вывела их с существом на одну дуэльную линию.
Оное плотно сидело под Хомом. Великое, иноходное, тянуло силу из Хома. Не отпускало его щупальца, держало крепко, точно поводья. Закрепилось, прижавшись брюхом к основанию, башкой вниз. Тень его, густая и синяя, заливала половину поля. Оно же продолжало расти, перекачивая в себя Хом, отражая его и извращая, воплощая на свой манер.
Против него Волоха был как кошка супротив медведя. Потому и не напало еще: смотрело, удивлялось.
Что ты мне, пророкотало глухо, из глубины.
Волоха не мог рассмотреть устройство Иноходи; под кожей студенисто, студёнисто переливалось, мерцало воспринимаемое содержимое Хома. Оно действовало, как хищное насекомое, растворяя нутро жертвы и выпивая его.
Вот почуяло их, вот потянулось, захватывая корабеллу, повлекло к себе плавно, вбирая точно амеба — пищу. Еремия, слушая капитана, не противилась поглощению, смирно висела.
Волоха вздохнул, выдохнул, ласково погладил арфу.
Давай, детка. Держи меня.
Шагнул от арфы и раскинул руки, раскрылся, освобождая Лес.
Лес хлынул на палубу, плеснул в борта, взвился, обнимая флаг, стремительно перекинулся на тело существа, заполняя его, раздирая корнями сосен, травой, камнями и муравьями, песком и глиной… Существо задергалось, пытаясь вытолкнуть из себя корабеллу, но тут Хом, словно очнувшись, судорожным усилием сжал щупальца — и не пустил.
Волоха открыл глаза.
Улыбнулся.
Корабелла стояла в сердце летнего, закатного, шумно, влажно дышащего леса. Пахло разогретой смолой и сырыми грибами, перекрикивались птицы, взлетела на сосну белка, надоедно жужжало комарье… Где-то прошел крупный зверь, едва слышно качнув ветви. Под ногами сплетались корни, усыпанные опадом и сухими иглами, прелью и мхом.
Дом свой, оказывается, в себе носил — а как истосковался. Как долго искал. А Лут знал, знал всегда…
— Давай! — крикнул Волоха, и голос его подхватило лесное, прозрачное, долгоногое эхо. — Медяна!
Сначала не было ничего, и у русого на миг смешалось, помутилось в голове — будто не было ничего, будто очнулся он в лесу, и все ему привиделось… Так явно представилось, что сжалось сердце. Бросил взгляд на руки, на кольца Лафона, сидящие на пальцах, как самоцветные жуки.
Загорелись те кольца, отрезвляя глаза и разум.
А потом будто малая искра алмазом царапнула закатное небо, пала в лесные недра и от искры той взмыли янтарные волны.
Вспыхнуло.
Волоха вжался в ствол сосны, чувствуя, как дрожит земля, стелет гривой янтарное пламя, и они с Лесом, с Еремией, с существом — падают, падают, падают, валятся, сцепленные крепче муравьиных челюстей… Ударило по глазам.
Нырнул — из тьмы во тьму. Словно ушел под воду раскаленным затменным полднем.
***
Тамам Шуд — вот — встал, расправил руки. Торжествуя, празднуя победу. И Манучер отразил его, тем же жестом — а Лина будто в живот ударило, аж дыхание пресеклось. Точно такое он видел на фреске, которую в разрушенном храме Лута показывал ему Нил. Точно такое же.
И не он один смотрел на Манучера. Юга застыл подле. Он не был похож на самого себя; черты его лица выражали крайнюю степень отчаяния. И решимости.
Взглянули друг на друга.
Третий взял его за руку, притянул к себе.
— Ступай, береги людей, не давай им смотреть, — проговорил быстро, будто зная, как Лину нужно, чтобы кто-то подсказал, показал, направил. — Все будет хорошо, Лин.
— Постой! А ты?! Что ты?!
— А я буду танцевать, — усмехнулся Юга, погладил по щеке.
Подмигнул и отпустил.
Знал, как поступить.
Скорее, он бы
