проплешинами уже старческими, земли. Застыло тело её на дюжине кольев грубых, мордой к небу, к Солну, к Врану с Баей обращённое — и почему-то, сколько ни смотрит Вран в глаза её, смертью затуманенные, не видит он в них ни боли остатков, ни испуга, ни страданий. Если бы умели волки улыбаться, именно это Вран бы на её морде и увидел: улыбку светлую, безмятежную, спокойную.
Один из кольев ровно слева из груди её торчит, кровью тёмной донизу залитый, — в сердце слёту вошёл. Не мучалась, наверное. Сразу же в Ирий душами освобождёнными вспорхнула.
— Давно лес её звал, — говорит Солн, в яме рядом с волчицей стоящий. — Давно она на свободу хотела, всё бежала к ней и бежала — но, знаешь, Враша, всё равно не хотим мы сородичей своих отпускать, даже если и хозяин их в лес вечный провести готов, и предки их уже заждались. Всегда думаешь — ну, может, ещё немного?
Разговоры. Пустые разговоры, думает Вран, вслед за Солном в яму спрыгивая и пальцами осторожно тела чаиного касаясь, — примеряясь, как бы помягче и побыстрее её с кольев снять, чтобы окончательно шкуру в клочья не превратить. Поднимает Вран на Баю голову — может, она догадается, — и застаёт тот миг, когда Бая ладони ко рту подносит, голову откидывает — и воет протяжно, громко, словно что-то этим воем говоря.
— Сообщила я, что мы нашли её, — говорит она Врану, руки опуская. — Как дерево листья теряет, но не умирает, так мы души твои потеряли, Чая — расцвети ими на дереве новом, дереве сильном, дереве вечном. Как луна за окоёмом скрывается, но не растворяется, так и ты в лесу вечном от глаз наших скрылась — но наступит однажды ночь для всех нас, и увидим мы тебя. Поднимай её, Вран — а я пока нож её с одеждой поищу. Не скажет ли мне твой спутник невидимый, где они?
— В роще берёзовой пусть поищет, — отвечает Солн. — В той, что у реки. Оттуда она уж волчицей выбежала.
— В роще берёзовой, — повторяет Вран. — От реки недалеко.
Кивает Бая — и через несколько мгновений уж нет её.
«Как дерево листья теряет, но не умирает»… «Как луна скрывается, но не растворяется»… Слова, слова, слова, красивые — но такие же пустые. Не пришлось бы Бае их произносить, если бы не яма эта проклятая. Если бы не люди эти проклятые, о которых Вран и думать забыл — и вот они, всё ещё здесь, прямо под носом, и не думают нигде теряться, и не собираются нигде растворяться. Если бы не Солн, если бы не Вран, на него наоравший, появилась бы у старейшин шкурка обрядовая новая, живо бы они все дыры в ней заделали, живо бы отец вранов, например, голову Чаи выпотрошенную себе на голову надел.
Обхватывает Вран волчицу покрепче — и одним движением с кольев её снимает, коленом в один из них упираясь. Оставляет кол на штанах его кожаных след тёмный, кровяной.
Жаль, что Вран ни на ком такие следы оставить не может.
* * *
— Чая, — выдыхает Зима, на землю перед Враном оседая.
Опускает Вран тело чаино у своих ног. Прямо в середину круга опускает, куда привели его ноги упрямо почему-то — может, потому, что там большинство лютов, по зову Баи в дом вернувшихся, и собралось.
Кажется, прабабкой зиминой Чая была. И родителей зиминых Вран видит, и родителей её родителей, хорошо их Вран знает — тоже они в землянке стариковской живут, по возрасту им положено.
И Бушуя Вран видит.
— Ну давай, — сквозь зубы Вран говорит. — Ну давай, начинай.
Вот теперь точно с ненавистью Бушуй на него смотрит — вот теперь знает Вран, как это выглядит.
— Хорошо прогулялся, молодец? — отрывисто Бушуй выплёвывает. — Хорошо от стариков отдохнул? Хорошо вы все, — свирепо Бушуй и на Нерева с Вереном, тоже среди лютов стоящих, и на Горана с Зораном смотрит, — отдохнули? Славно время в лесочке провели? Славно от обязанностей своих сбежали, негодяи гнусн…
— Негодяи гнусные? — сужает глаза Вран. — Это ты нас негодяями называешь, Бушуй? Это ты-то, в разгар лета пятерых волков молодых в землянке заперший? Это ты-то? А ты, Бушуй, славно ты поспал после того, как несколько ночей не спал, лишь бы нас подстеречь? Спокоен ли был сон твой, когда подруга твоя, за которую и ты отвечаешь, от взора твоего, почему-то не бдительного, когда необходимо это было, ускользнула? Или так у нас и устроено? Или так у нас всё и устроено?
— Вран, — спокойный голос Лесьяры Вран за спиной слышит. — Выйди из круга. Не твоё это место.
Но подхватывает Врана вихрь злобы невысказанной — и дальше несёт. И поднимает на него Зима глаза растерянные, и ловит он взгляды Нерева с Вереном, Горана с Зораном пристыженные и опустошённые, — и ещё большей злостью невыносимой его скручивает. И продолжает он говорить в середине круга этого проклятого — и его, его сейчас это место, и никак Лесьяре отсюда его не выгнать.
— Хорошо же мы придумали, хорошо же мы живём — стариков в одну землянку затхлую, как прокажённых, загоняем, да тех к ним приставляем, кто и не хочет с ними возиться — да не просто приставляем, а так Бушуям всяким над ними измываться позволяем, что бегут они оттуда при первой же возможности, а за ними и лютицы старые бегут. Что же не отобрал никто у Чаи нож её проклятый? Что же не заколдовал никто дверь, как Радей свою заколдовывает, чтобы не могла Чая выйти через неё? Что же в отдельном доме мы её с родными не поселили, с теми, кто уж проследил бы, чтобы не выбежала она ночью тёмной по зову своему непонятному да в ловушку человеческую не попала? Что же мы с людьми ничего этими проклятыми не делаем, а? Долго они ещё будут ямы эти рыть, долго они ещё будут над членами племени нашего издеваться, пока на болотах мы прячемся, долго мы ещё…
— Бая, забери его.
— …помогать им будем вместо того, чтобы…
Хватают Врана под руку крепко, со всей силы из круга выдёргивают — и замечает Вран краем глаза, что появились рядом с телом чаиным нож с одеждой, и волосы тёмные баины слева от себя замечает — но не останавливается, ногами в землю упираясь:
— …показать им, кто на самом деле в лесу…
Оттаскивает Бая силком Врана от круга, но не на Баю Вран смотрит, не на Чаю, не
