мной Данте наконец отложил вилку, его мышцы напряглись и свернулись, как у пантеры, готовой к нападению.
— Я не собираюсь сидеть здесь и терпеть, когда ты оскорбляешь меня перед моей собственной семьей, — мой отец посмотрел на меня. — Плохо, что ты выбрала его, — он не смотрел на Данте, но все поняли, о ком он говорит, — а не нас. Мы растили тебя, кормили и заботились о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась, а ты отблагодарила нас тем, что ушла, когда ты больше всего нужна семье. Ты не можешь сидеть здесь и читать мне нотации. Я твой отец.
Это всегда было его оправданием. Я твой отец. Как будто это освобождало его от любой вины и давало ему право манипулировать мной, как шахматной фигурой в игре, на которую я никогда не давала согласия.
У меня во рту был вкус меди.
— Нет, это не так. Ты отрекся от меня, помнишь?
Тишина была достаточно громкой, чтобы у меня зазвенело в ушах.
Губы моей матери разошлись в беззвучном вдохе, глаза сестры стали размером с половинку четвертинки.
Данте не сдвинулся ни на дюйм, но его теплая уверенность коснулась моего бока.
— Ты не относился ко мне как к дочери, — сказала я. — Ты обращался со мной как с пешкой. Твоя готовность отрезать меня в ту минуту, когда я отказывалась выполнять твои приказы, — тому доказательство. Я всегда буду благодарна за те возможности, которые ты предоставил мне в детстве, но прошлое не оправдывает настоящее. И правда в том, что нынешний ты — не тот, кого я с гордостью могла бы назвать своим родителем.
Я перевела взгляд на отца, лицо которого приобрело прекрасный пунцовый оттенок.
— Ты хоть немного сожалеешь о том, что сделал? — тихо спросила я. — Зная, как это повлияет на людей вокруг тебя? Как это повлияет на нас?
Я желала, молилась об одной искре раскаяния. Что-то, что подсказало бы мне, что мой старый отец все еще похоронен где-то там, под землей.
Если он и был, то я его не видел. Глаза отца оставались каменными и непреклонными.
— Я сделал то, что должен был сделать для своей семьи.
В отличие от тебя.
Невысказанные слова отскочили от меня, не найдя поддержки.
Я не потрудилась ответить. Я услышала все, что мне нужно было услышать.
Данте
После ужина я застал Фрэнсис в гостиной, смотрящего на камин. Была весна, но ночи в Хелледже были достаточно холодными, чтобы требовалось дополнительное отопление.
— Не очень-то приятно, да?
Он вздрогнул от звука моего голоса. Он нахмурился, когда поднял голову и увидел, что я вошел.
— О чем ты говоришь?
— Вивиан, — я остановился перед ним, с полупустым скотчем в руке, загораживая ему вид на огонь. — Ты потерял ее.
Моя тень упала на диван, став достаточно большой и темной, чтобы поглотить его целиком.
Фрэнсис поднял на меня глаза.
Он выглядел меньше, если бы не его грозный вид. Он также выглядел старше, его лицо пересекали изрезанные морщины, а под глазами были мешки.
Месяц назад я ненавидел его со жгучей страстью, настолько, что от одной мысли о нем мое зрение окрашивалось в красный цвет. Теперь, глядя на него, я чувствовал лишь презрение и да, немного оставшейся ненависти. Но по большей части мой гнев превратился из расплавленной лавы в твердый, бесчувственный камень.
Я был готов оставить Фрэнсиса Лау позади и двигаться дальше... после того, как мы немного поговорим.
— Она придет в себя, — он еще глубже погрузился в диван. — Она никогда не отвернется от семьи.
— В том-то и дело, — сказал я. — Ты больше не ее семья.
Мне потребовалась вся сила воли, чтобы удержать язык за ужином. Это была поездка Вивиан и ее время противостоять своей семье; ей не нужна была моя помощь. Но теперь, когда ужин закончился и остались только я и ее отец, мне не нужно было сдерживаться.
— Ты используешь свою семью как оправдание, — сказал я. — Ты говоришь, что хочешь для них лучшего, но ты сделал то, что сделал для себя. Тебе нужен был статус и влияние. Ты заложил своих дочерей мужчинам, которых они едва знали, ради собственного эго. Если бы ты действительно заботился о своей семье, ты бы поставил их счастье выше своих эгоистичных желаний. Но ты этого не сделал.
Все сложилось хорошо с договорными свадьбами дочерей Лау — хотя над моими отношениями с Вивиан все еще висел знак вопроса, — но Фрэнсис не мог знать, чем они обернутся, когда заключал сделки.
Его кожа потемнела от багрового цвета.
— Ты ничего не знаешь о нас и о том, что мне пришлось сделать, чтобы оказаться там, где я сейчас.
— Нет, не знаю, потому что мне все равно, — холодно сказал я. — Мне плевать на тебя, Фрэнсис, но я люблю Вивиан, поэтому ради нее я буду говорить коротко и просто.
Он открыл рот, но я продолжил, прежде чем он успел заговорить.
— Ты говоришь, что она ушла от своей семьи, хотя только из-за нее ты сейчас здесь сидишь. Если бы ты не был ее отцом, а она не заботилась бы о тебе, несмотря на то дерьмо, в которое ты ее вогнал, ты был бы погребен под гребаными обломками своей компании. Но я не такой хороший, как Вивиан.
Мягкая угроза моих слов пронеслась по воздуху и осела на поверхности моего виски.
— Если она захочет помириться с тобой в будущем, это ее дело. Но если ты снова будешь говорить с ней так, как сегодня за обеденным столом — если ты причинишь ей хоть какую-то боль, если ты заставишь ее пролить хоть одну слезу или вызовешь у нее хоть одну гребаную секунду грусти, я заберу у тебя все. Твой бизнес, твой дом, твою репутацию. Я внесу тебя в черный список так тщательно, что ты даже не сможешь пройти мимо вышибалы в своем дерьмовом местном баре.
Мой взгляд впился в глаза Фрэнсиса, когда его лицо потеряло цвет.
— Ты понял?
Мой гнев, может быть, и остыл, но он все еще был там, на расстоянии одного неверного слова от того, чтобы вспыхнуть снова. Я был готов поместить Фрэнсиса в зеркало заднего вида,
