исполнился год, и после мне не довелось его повстречать. Отец всю войну писал письма, каждому из нас троих наособицу. Но они были утеряны, когда нас увозили в Москву. Иван читал мне их, но я, к сожалению, мало что запомнила. Братья потом восстановили по памяти, что и как смогли… Я отдам вам их записи. Вот бы вам поговорить с ними!
— А где теперь ваши братья? — спросил журналист.
Молодая женщина и средних лет мужчина не спеша шли рядом по тихой московской улочке. На шее у мужчины висел фотоаппарат «Спорт».
— Иван сейчас в Новосибирске, запускает новый металлургический комбинат. Он много путешествует по работе, нередко бывает и в Москве. Я устрою вам встречу при первой возможности. Федор же осел на Тамбовщине, не любит уезжать оттуда. Стал ведущим агрохимиком области. Вы можете связаться с ним по телефону, он охотно расскажет все, что вас интересует. Но лучше недели через две, они с Сашкой Антоновой женятся в эти выходные. Будет Александра Князева, представляете. Я поеду на свадьбу и непременно скажу Феде, чтобы он созвонился с вами.
— Благодарю вас, Анастасия Федоровна.
— Пожалуйста, просто Настя. Знаете, странно, что это вы меня расспрашиваете о событиях Гражданской войны, а не я вас. Вы, верно, куда лучше меня их помните, я была тогда совсем ребенком. Могу я спросить, вы воевали?
Журналист поправил очки и смущенно улыбнулся:
— Да, я пришел в Объединенную народную армию добровольцем. Ужасный я тогда был недотепа… К сожалению, вашего отца мне повстречать не довелось. Я поступил на службу за два месяца до его гибели, наша часть воевала в другом районе. Но мой ротный командир был из людей Князева, служил с ним еще в легендарном пятьдесят первом полку. Это он превратил меня из расхлябанного интеллигента в солдата революции. Идеи Князева о дисциплине и товариществе пронизывали всю Народную армию; через них он присутствовал даже там, где физические его не было. Благодаря этому мы не разбежались, не одичали и не превратились в бандитов страшной зимой двадцатого.
— Я рада, что книгу об отце поручили именно вам. Но, как я уже говорила, сама мало чем смогу вам помочь. Все, что я знаю об отце, мне рассказывал Кирилл Михайлович Белоусов… и еще Александра Гинзбург, но о ней же вы писать не станете.
— Отчего же, — живо возразил журналист. — Теперь велик интерес и, скажем так, к противоречивым личностям. Все они — часть нашей общей истории.
— Жаль, что вы не переговорили с Кириллом Михайловичем. Он многое мог бы рассказать. Его просили написать мемуары, а он все откладывал из-за работы. В больнице уже начал диктовать их, но… не успел.
— Примите мои соболезнования, Настя. Могу я спросить, от чего он умер?
— От болезни сердца. Зима двадцатого изрядно подкосила его здоровье. А потом еще на него свалились мы… Теперь-то я понимаю, насколько непросто ему было растить нас. Мальчишки рвались на фронт, и ему стоило немалого труда сдержать их. Мы ведь так и не видали войны, даром что дети героя. Это все благодаря Кириллу Михайловичу. Он смог нас уберечь. В этом, как мне кажется, он видел цель и смысл своей жизни… — Настя чуть помолчала, рассеянно теребя часы на запястье. — Знаете, он умер через месяц после того, как я поступила в университет.
— На каком факультете вы учитесь?
— На философском. На вечернем отделении, а днем работаю на заводе. Мы собираем третью модель тракторов «Универсал», скоро они будут в каждом колхозе по всей стране, — Настя улыбнулась. — Однако вот мы и пришли. Здесь мы жили в Москве… при Новом порядке. Ограда и ворота сохранились с тех времен. Теперь здесь общественный парк, и всегда открыто.
Настя задумчиво провела ладонью по створке ворот, задержавшись на выемке, где когда-то был замок. После она и ее спутник вошли в ворота и пошли по широкой, обсаженной молодыми тополями аллее.
Щелкнул затвор фотоаппарата — журналист делал снимки.
— Вот здесь взорвался тот автомобиль, — показала Настя на кусты орешника, ничем не отличающиеся от всех остальных в парке. — Погибли тогда сестра Щербатова и кто-то из министров.
Навстречу им пробежали, весело переговариваясь и размахивая портфелями, три школьницы.
— Вы помните этих людей?
— Веру Александровну немного помню, да. Она была очень ласковая. Если б меня догадались разлучить с братьями, я бы, наверно, смертельно к ней привязалась. Мальчики каждый день твердили, что все здесь враги, повинные в смерти отца, и я никому не должна верить. Но все равно я долго плакала, когда поняла, что Вера Александровна никогда больше не придет. Мне, впрочем, и сам Щербатов не казался злым человеком. Печальным, но не злым. Я же была совсем ребенком и мало что понимала… А вот и дом. Три года назад отделку восстановили по фотографиям, памятник архитектуры эпохи модерна как-никак.
— То есть теперь дом выглядит так же, как тогда?
— Не совсем… — Настя всмотрелась в изящно изогнутые линии фасада. — Он был несколько ярче. Еще более… кукольный, что ли. Мозаику не всю восстановили. И окна были витражные не только на первом этаже.
— А что здесь теперь?
— Шахматная школа. Днем работает для детей, вечером — и для взрослых тоже. Знаете, ее хотели назвать именем Александры Гинзбург. Дядя Саня… Александр Антонов в смысле… он в тот год председателем Верховного Совета был выбран еще… перед Моссоветом выступал даже с таким предложением. Справедливо ли, спросил, что улицы Князева теперь чуть не в каждом райцентре, а комиссара у него будто и не было? Моссовет отказал. И даже не потому, что Гинзбург переметнулась к белым — в Гражданскую всякое бывало, многие из работавших на Новый порядок хотели как лучше. А вот именем террористки, постановил Моссовет, школы мы называть не станем. Так что сейчас просто шахматная школа номер семь. Мы можем зайти, хотя смотреть там нечего особо, внутреннюю отделку не восстанавливали…
Через двустворчатые двери они вошли в вестибюль, уставленный жестяными вешалками. Пальто на них висело немного — погода стояла еще теплая.
— Тут по-другому все было, — рассказывала Настя. — Стены были деревянными панелями отделаны. Мозаика шла под потолком. Плафоны тут висели, в форме цветов. Там, — Настя чуть запнулась, отгоняя тяжелое воспоминание, — пост охраны, круглосуточный. Вот разве только лестница на второй этаж с тех времен сохранилась.
Изогнутая мраморная лестница с витыми перилами в форме растений действительно выбивалась из скромной обстановки. Журналист сфотографировал ее с разных ракурсов.
Выкрашенные в светло-зеленый цвет стены теперь украшали только доска с фотографиями победителей соревнования да шахматные задачи —
