плоту Алексея Ивановича, подвигал, будто помахал длинными ушами. Подковылял к молодым осинкам, жадно, тряся головой, стал обгрызать кору.
«Изголодался, дурёшка!» - подумал Алексей Иванович и вздохнул. Уже через силу, вялыми движениями рук, отказно держащими отяжелевший шест, подогнал он плот к началу протоки. С тоской смотрел, как мусор всё ещё наплывает из русла в озеро. Стащил с культей напитанные влагой чехлы, поразвесил сушиться на уже пригревающем солнце. Уткнувшись головой в ворох замятого сена, забылся.
Проснулся в оторопи, как будто заспал нечто для себя важное. Нацепил сбитые во сне очки, огляделся, не сразу сознавая, где он, что с ним. Горечь безнадёжности вернулась, когда обозрел всё те же безлюдные разливы и свой маленький плотик, сиротливо недвижный среди вод.
От резкого его движения волны разошлись от плота. На волнах закачалась полоса мусора, и Алексей Иванович едва не вскрикнул – полоса мусора в протоке была недвижна! За выпуклостью берега по-прежнему гудела, плескалась, играла в тесных здесь берегах река, но вода уже не переливалась в озеро, течение в протоке остановилось! Алексей Иванович подхватил шест, торопливыми движениями, опасаясь, что капризный вал половодья может снова закрыть дорогу, вытолкнул плот в протоку.
Сама протока была глубока, до дна шест не доставал, но края протоки обозначились выступающими из воды ветвями тальника. Оттолкнув плот от одного берега, он подгребал шестом к другому, так, зигзагами, и двигался в обретённой надежде, преодолевая почти полукилометровый путь. Когда, наконец, открылось устье с мутной, водоворотной суводью, у него уже не было сил даже поднять шест. Тяжело дыша, он лежал на плоту, но глаза его уже видели за дальним поворотом и колокольню, и купол церкви.
Стремительным своим течением река вытянула плотик из суводи, понесла на своей упругой спине. Вынесла, наконец, в заливчик за церковью, протянувшийся длинным языком почти до самого, одиноко стоявшего на взгорье рыбацкого домика.
Сквозь подтопленный кустарник увидел лодку, до половины вытянутую на берег, понял, что домик не пуст, что живая душа в нём есть. Слабыми усилиями рук долго продвигал плот ближе к лодке, пока не упёрся в мелководье. Попытался крикнуть, сил не достало. Так и сидел безгласно и недвижно, выжидая появления человека.
Лодка была рядом. И мотор, готовый к работе, был при ней. Но лодка была чужая, и Алексей Иванович в недоверии ко всему, что могло ещё с ним случиться, сознавал, что судьба его и теперь после всех свалившихся тягот, полностью зависит от того человека, что находился в рыбацком домике, доползти до которого сам он был уже не в силах. Захочет ли тот человек поступиться своей рыбацкой или охотничьей страстью ради другого? Решится ли на десятикилометровый путь по разливам, чтобы доставить его, одинокого и беспомощного, на базу, откуда две ночи тому назад он так самонадеянно отплыл?..
Никогда прежде Алексей Иванович не засомневался бы в готовности даже незнакомого человека помочь другому, попавшему в беду. Но пули, выпущенные в него Авровым, убили его веру, не осталось даже надежды на какое-либо к себе сочувствие.
Человек появился. С ружьём на плече, опоясанный патронташем, он взбодрено торопился к лодке. Увидел плот, человека на плоту, остановился, пугливо, какими-то крадущимися шагами подошёл.
− Это вы? Что с вами? – спросил, округляя глаза в изумлении.
Алексей Иванович узнал человека по широкому лицу и пышным бакенбардам интеллигента девятнадцатого века. Давняя и единственная их встреча случилась на этих же разливах, когда с Зойченькой возвращались они домой, отчуждённые друг от друга долгим одиночеством вдвоём.
Человек с бакенбардами был тогда в отчаянье от заглохшего среди моря мотора, и Алексей Иванович, жаждущий хоть какого-то общения, хоть какой-то душевной разрядки, долго возился с чужим, казалось, безнадёжным мотором, и в конце-концов оживил. Человек запомнил его.
Не в силах уразуметь необычайность того, что было перед ним, человек снова спросил:
− Что с Вами?..
Алексей Иванович, рукой показывая на свой полуоткрытый рот, слабым голосом попросил:
− Если можно, что-нибудь поесть…
− Конечно, конечно. Сейчас, - забормотал, заторопился к дому человек.
Человек возвратился, зашёл в воду, к плоту, расстелил перед Алексеем Ивановичем газету, выложил половину хлебного кирпича, ломоть колбасы, луковицу, несколько отваренных картофелин.
Алексей Иванович с трудом сдержал себя. Дрожащие его руки потянулись к хлебу, разломили, зубы вгрызлись сразу в обе половины. Он жевал, одолевая немоту скул, и хруст от луковицы отдавался в ушах и голове, как будто череп был пуст. Лицо человека искажалось то ужасом, то состраданием.
− Что всё-таки случилось с Вами?.. – тихо спросил он.
Алексей Иванович, возбуждённый едой, торопливо ответил:
− Лодка перевернулась. Остался как видите… - Он показал на плот. – Не могли бы вы довезти меня до базы? У меня там машина… - Алексей Иванович снизу вверх напряжённо смотрел на человека.
− Собственно, я собрался на зарю… Нет, нет, разумеется. Я сейчас же отвезу Вас. И помогу добраться до дома. Это же беда! Это же чудовищная беда!.. – Человек, уговаривая себя, подвёл лодку к плоту, и Алексей Иванович, с трудом приподнявшись, перевалился через борт на стлани…
УХОД
1
Ещё одна близкая встреча со смертью, случившаяся уже в как будто бы мирной жизни, не могла не изменить движение духовной жизни Алексея Ивановича Полянина.
Ужас пережитого он осознал не сразу. Потрясение пришло позже, когда нарастающей чередой подробностей он мысленно – в который уже раз! – проживал то, что случилось на весенних разливах. Холодело лицо, болью, раскаяньем сжимало сердце, особенно, когда вспоминал минуты возвращения домой. Белое, почти безумное лицо Зои, вбежавшей в гараж. Почти упавшей в раскрытую дверцу машины, где на сиденье, уронив голову на руль, сидел он, почти мёртвый, как призналась она потом. Подняв от руля голову, он попытался улыбнуться, попросил едва слышным голосом принести ему старые протезы, что лежали в передней, на полатях. На немой вопрос, что криком кричал из широко раскрытых глаз Зои: «Что случилось?..», - измученно пояснил:
− Да, вот, так вышло, - лодка перевернулась…
Он не сказал правды, и потом старательно убеждал в придуманной им истории с лодкой, налетевшей на топляк, с островом. Где сооружал он плот, с зайчишкой, согревшим его, со всеми трудностями, что случились на пути к дому. Ни единым словом не упомянул Аврова. Само это имя не должно было войти в их жизнь, слишком чудовищная разрушительная сила стояла за этим именем.
Однажды утром, с трудом выйдя из болезненного сна, он увидел
