Никита очень боялся, что испанцам, привыкшим к крови и жертвам, не понравится его бой с быком, но, против ожидания, всё прошло хорошо. Только Ховальянос сказал, что у Никиты совсем нет техники, а на одном чутье далеко не уедешь — так можно попасть и на рога быку. Впрочем, добавил он, видимо, это и понравилось зрителям; они всякий раз идут на корриду с тайной мечтой увидеть смерть своего кумира. В этом весь секрет успеха коррид…
Выслушав перевод, сделанный Безаком, Никита усмехнулся: «Смерти они от меня не дождутся», — и сказал Коверзневу, что хорошо, если бы Ховальянос показал ему самые важные приёмы.
Вскоре он увидел, на что способен Коверзнев. Не прошло и двух недель, как из Петербурга пришла партия «испанского номера» «Гладиатора». Альваро Ховальянос был очень польщён и, получив от Коверзнева полсотни экземпляров, весь вечер подписывал на их обложках автографы и дарил журналы своим друзьям. Коверзнев договорился с местным издателем о переводе журнала на испанский язык и заработал на этом большие деньги, за что получил благодарственную телеграмму от Джан — Темирова… На протяжении двух дней Никита видел, как мальчишки–газетчики в ярких каскетках продавали журнал на Пуэрта дель Соль, на улице Алькалы и на Авеню дель Прадо… Часть тиража по инициативе Коверзнева была отправлена в Мексику, Перу и Эквадор, где также устраивались корриды… Оттого, что цветную обложку с его изображением сейчас рассматривают тысячи читателей самых разных стран, у Никиты захватывало дух. Казалось, он волнуется от этого не меньше, чем перед схваткой с быком…
Журнал сделал своё дело, и Альваро Ховальянос оказался очень покладистым и постарался передать Никите многое из того, чем владел в совершенстве, а Коверзневу подарил на память свою шпагу.
Во время второй корриды пласа уже не казалась Никите такой большой, как в первый выход, и рога у зверя, обвитые лентами знаменитой ганадерии, не были уже такими опасными… В этой схватке он не только, по опыту Ховальяноса, становился спиной к быку, но и сумел в это время рассмотреть огромные ярусы цирка, веера и газеты, приложенные к глазам, и огненные шарики апельсинов… Он на этот раз дразнил быка уверенно и умело отводил плащом его рога в сторону. Он уже не пытался положить зверя при первой возможности, как это было в московском манеже, а сначала утомил его и только потом схватил за рога («Смертельный гриф Уланова, стоивший поражения многим чемпионам», — как писал в «Гладиаторе» Коверзнев) и начал ломать его шею. Бык ревел от боли, ронял на красный песок пласы белые хлопья пены, сопротивлялся. Никита стал на колено и огромным усилием положил зверя… Уверенная работа, отсутствие шпаги и коверзневская реклама заставили народ вскочить на ноги и приветствовать «русского богатыря» бешеной овацией.
Никиту подхватили на руки и унесли с пласы. Друзья повели его в кабачок, расположенный неподалёку от цирка, с красным фасадом, обвитым виноградной лозой. Всё здесь было подчёркнуто ярко и по–театральному неправдоподобно.
По стенам кабачка висели гравюры, изображающие корриды и знаменитых матадоров, и на видном месте была пришпилена обложка журнала «Гладиатор» с Никитиным портретом. Никита даже усомнился: он ли уж — вятский парень — является главным героем этой оперетки? За цинковым прилавком стоял хозяин, повязанный шейным красным платком. Все уселись за круглые деревянные столы и полезли чокаться с «русским богатырём». Коверзнев произнёс тост за дружбу русских и испанских спортсменов, и тогда чокаться стали с ним. В кабачок набилось полно народу, многие толпились на улице, и когда все пошли домой, люди толпой сопровождали Никиту.
Красноватые стены цирка были освещены солнцем, арабские окна делали его похожим на декорацию, в стороне раскинулось кладбище, а впереди — зелёные холмы и равнины, а за ними белые нагромождения мадридских дворцов. Попыхивая трубкой, Коверзнев сказал Никите:
— На этой площади, где цирк, в средние века совершалось аутодафе — торжественное публичное сожжение еретиков и их книг по приговору инквизиции.
Сопровождаемые толпой, они спустились к фонтану Сельес и потом, по улице Алькалы, поднялись к своему отелю. Коверзнев ушёл на телеграф. Там он сдал материалы в Петербург и получил инструкции от Джан — Темирова; хозяин поблагодарил их с Никитой за отличную работу и приказал на всех афишах именовать Никиту Уланова борцом цирка «Гладиатор». Он также подсказал Коверзневу мысль поехать на гастроли во Францию и, если удастся, — в Южную Америку. «Испанский номер», сообщил он, имел в России большой успех, пусть Коверзнев подумает о «французском номере», а затем «мексиканском» и г. д.
Коверзнев решил, что они ещё один раз выступят в Мадриде, а потом в ряде других испанских городов, после чего отправятся во Францию.
Безак собирался ехать домой, но Коверзнев умолял его немного повременить, ибо не знал испанского языка. Пока Безак не уехал, он торопился обделать здесь все дела. Никита был предоставлен самому себе и, как когда–то в Москве, очень много ездил по городу. За один день он успевал побывать в самых разных концах Мадрида — в парке Аргансуэла, на одинаковых улочках Гиндалеры и на бульваре Росалеса. Ему на всю жизнь врезались в память дворцы, музеи, статуи, платаны и акации Мадрида… Несколько раз Безак водил его по музеям…
Неожиданно начавшиеся сильнейшие ливни помешали ему провести последний бой на мадридском Пласе де Торос, и, распрощавшись с Безаком, они с Коверзневым уехали на побережье — в Валенсию, а затем — в Барселону. В том и другом городе схватки прошли благополучно, они пересекли французскую границу, где и без Леонида Арнольдовича Безака Коверзнев чувствовал себя великолепно.
Два выступления на пласах южных французских городков — и вот поезд везёт их в Париж.
Никита думал, что после Мадрида его ничто не может ошеломить, но всё–таки, увидев Париж, растерялся. Они ехали с вокзала в фиакре, усатый «коше» (как Коверзнев называл извозчика) погонял блестящую буланую лошадку; выбрасывая ноги, она ходко несла их по асфальтированной улице; их обгоняли многочисленные тупорылые автомобили, звенели трамваи, мчались омнибусы; прямо на улице, за столиками, сидели люди — пили вино, читали газеты; прогуливались пижоны в элегантных костюмах, расфуфыренные женщины; прошли несколько монашек в огромных, чудом державшихся белых чепцах, с чётками в руках; было много синих блуз; встречались котелки, цилиндры, каскетки, но больше всего было национальных кепи; стремительно прошли два кавалерийских офицера в красных штанах, волоча длинные сабли по асфальту…
Фиакр катился мимо дорогих магазинов, за зеркальными витринами которых сверкали драгоценные каменья и шёлк женских платьев; проплывали салоны с яркими картинами в окнах, антикварные
