кружку и первой поставил ей, вторую — себе, и только третью — ему. Не собираюсь я, как она, вокруг него прыгать. Ещё чего, не дождётся. Похлебал борща, сейчас чайку попьёт и пусть проваливает.
Я сам выставлял к чаю печенье, конфеты, варенье и краем глаза видел, как они вдвоём сидят и смотрят друг на друга. Вроде, взрослые люди, обоим за сорок, столько лет прошло… Я вздохнул.
Я допивал свою кружку чая, когда в комнате моей зазвонил телефон, и я ушёл к себе. Ладно, чёрт с ними, пусть побудут одни, пусть говорят, о чём хотят, мне всё равно. Если он думает забрать меня с собой — то не угадал.
Я пытался читать учебник, но в голову ничто не шло. Я думал об отце, о том, что случилось. Почему он пришёл? Больше двадцати лет прошло с того момента, как он был в нашем мире. Что же сейчас заставило его вернуться? Вряд ли я. И вряд ли она. И вряд ли даже мы вдвоём.
Я хотел поговорить с ним о другом, меня интересовало то, как закончилась битва, где сейчас Вираг, чем живёт весь их мир? Это с матерью у них далёкое прошлое есть, есть, что вспомнить, а между нами, им и мной, только эта битва и его мир…
Я начал искать в телефоне, пролистывал старые и новые фото. Когда вернулся в октябре, я нашёл у матери и сфотографировал себе старое фото отца из Праги. И сейчас я искал его. Куда я его засунул? Может, на SD-карту? Чтобы случайно не удалить. Точно! Вот она!
Я развёл пальцы, увеличивая фото на экране. Качество, конечно, хреновое, что говорить. Он был на фотке в три четверти и смотрел на кого-то, кто стоял рядом. Я видел, что глаза его смотрят в сторону. Он будто говорит кому-то что-то, это видно по губам, он не улыбался, он не позировал фотографу, он случайно попал на это коллективное фото. И какой же он здесь молодой! Сколько ему? Он говорил тогда в Лоранде, ему не было и двадцати, когда он познакомился с матерью в Праге.
Пусть девятнадцать! Это младше меня сейчас! И что, в таком юном возрасте он не побоялся из своего мира отправиться в путешествие по разным странам моего мира? Не зная языков, не имея денег, не имея представления о наших традициях, культуре, о ценностях нашего мира!
Что это? Смелость или безрассудство?
Я только сейчас заметил, как сильно он похож на Вирага, точнее, Вираг похож на него. Он был симпатичным в молодости, открытое лицо чёрно-белого снимка, и она влюбилась в него… Вираг похож на него, и я похож… Яблоко от яблони, как говорится…
Да и почему был? Он и сейчас хорошо выглядит! Она его сразу узнала, только дверь открыла…
Я свернул снимок и вышел на рабочий стол телефона. И что теперь? Что мне делать? Я перевёл унылый взгляд на учебники и заставил себя сконцентрироваться на этом.
Я просидел до вечера, всеми силами заставляя свою голову думать только о предстоящем экзамене. Никто ко мне не заходил, иногда на телефон приходили прикольные фотки от ребят из группы. За окном уже темнело, и я поднялся, чтобы сходить в туалет.
Я проходил мимо кухни и заглянул туда чисто из любопытства. Свет так и не горел, а они стояли посреди кухни, обнявшись друг с другом в вечернем полумраке, словно в медленном танце просто двигаясь без музыки.
Мне стало неудобно, и я вернулся к себе. Неужели они до сих пор любят друг друга? Ну, в матери я теперь не сомневался. Я видел её сегодня. А он? Он тоже любит её всё ещё? Но ведь он же хотел оставить её одну! Забрать меня и обречь её на одиночество! Разве можно так с тем, кого любишь?
Я этого не понимал!
Если бы я сам не нашёл способ вернуться, он не отпустил бы меня никогда. И она была бы одна-одинёшенька.
Я просидел ещё пару часов, а потом мать позвала меня ужинать. Ну что ж, ужинать — так ужинать. Я уже слышал, что она стучит там чем-то, включает воду, и пахнет у неё на кухне жареным луком. А он что, всё это время с ней? На уши приседает? Помощничек…
Ужин у нас, как и обед, простой, как пять рублей. Жареная картошка! Да, его этим не удивишь, это тебе не графские разносолы. Пусть терпит, это он к нам припёрся, так что…
Ужинали мы в полном молчании. Ну, они-то, поди, за эти часы наговорились. Чего им ещё обсуждать? А я говорить с ним при матери не хотел. Вот без неё я бы спросил его, а с ней не хочу. Опять, что ли, на его язык переходить?
После ужина мать вспомнила, что хотела ещё постирать, и ушла. Мы остались с графом одни. Наконец-то… И я первым спросил:
— Чем битва закончилась? Мы выиграли?
Отец сидел за столом, крутил в пальцах чайную ложечку от варенья, и посмотрел на меня исподлобья. Я стоял у мойки, оперевшись о кухонный стол, и медленно сложил руки на груди, принимая серьёзный вид. Смотрел сверху.
— Выиграли… Спасибо твоему манёвру…
Я усмехнулся. «Ну вот, а ты мне не верил! Сомневался всё, будто я дурного хотел. Я же хотел победы для тебя, победы для нас, для всех…»
— В засаду, наверное, барона этого, — я дёрнул подбородком за спину, — Франа поставили, да? — Отец кивнул, не ответив, и я опять спросил: — Он хоть живой остался?
— Живой…
Я снова спросил о том, что было важно мне:
— А Вираг? С ним всё нормально? Я видел его, когда… — примолк, не зная, как сказать о том моменте, когда я сбежал, а мой брат в меня кинжал метнул. — Он ранен был… С ним обошлось всё?
Отец медлил с ответом, и я заметил, что он отвёл взгляд от моего лица и смотрит теперь мимо, куда-то на дверцу шкафчика с посудой за моей спиной. Не нравился мне этот взгляд, задумчивый и отстранённый, тяжёлый даже.
— Что
