— Чехова! — объявил водитель.
— Ой, чуть не проехал! — всполошился Горгуля, оттолкнулся от поручня и стал тихонько выгребать к выходу. Через минуту он уже стоял на мокром асфальте, похожий на вынырнувшего из бурного моря пловца. Автобус с лязгом захлопнул двери и, заваливаясь на правый бок, пополз дальше. Он с облегчением жадно вдохнул свежий воздух.
Пронесло! Дождь усилился, но он не мог испортить настроение. Удачно сработавший вор чувствовал себя отлично, будто выпил стакан дорогой чистой водки под хорошую закуску.
Вот посмотреть бы сейчас на рожу ушастого фрайера. Он небось еще и не хватился. Но все равно надо уносить ноги…
Горгуля пошел вдоль дороги, с удовольствием закуривая сигарету. Людей почти не было, и он позволил себе на ходу осмотреть добычу. Открыл удостоверение. На фотографии терпила был в форме. «Майор Сочнев Владимир Яковлевич, состоит в должности сотрудника». Ладно. Теперь бумажник. Восемьсот рублей с мелочью, несколько визиток, какие-то квитанции. Деньги он переложил к себе в карман, все остальное вместе с бумажником, нагнувшись, бросил в решетку сточной канализации.
— Подвезти, кореш? — рядом притормозил знакомый «БМВ».
— В Нахичевань, папа! — Горгуля плюхнулся на мягкое сиденье, по-хозяйски развалился, вытянул ноги.
— А это вместо оплаты! — он протянул похищенное удостоверение.
— Молодец, Горгоша! Держи!
Лис протянул несколько тысячных купюр. Горгуля пересчитал — пять.
— Слышь, папа, я кусачки потерял. Хромированные. Добавить бы надо.
Лис протянул еще тысячу.
— А ты больше ничего не взял?
— Взял бы миллион долларов, да не было, — быстро ответил Горгуля. И чтобы соскочить со скользкой темы, спросил: — А что это за должность такая — «сотрудник»?
— Государственная тайна, — ответил Лис и прижался к тротуару. — Будь здоров, Горгоша! Дальше на такси. Ты теперь при деньгах!
* * *
В час тридцать ночи «Боинг» рейса «Дубай-Москва» совершил посадку в Шереметьеве. Сильно воняло керосиновой гарью, и даже пронизывающий зимний ветер не мог разогнать этот тошнотворный запах. Мертвенные блики сигнальных фонарей меняли формы и цвета, напоминая, что ночь — время призраков.
Невысокий мужчина с сине-серым, как компьютерный пластик, азиатским лицом первым спустился по трапу в стылую зимнюю ночь. Он кутался в легкое пальто и зябко втягивал голову в плечи. На очищенных от снега бетонных плитах, рядом с блестящим черным «майбахом» его поджидал среднего роста человек в дубленке и меховой шапке. Вид он имел сановитый и, на первый взгляд, являл собой полную противоположность прилетевшему. Второй же, более внимательный взгляд, мог определить, что они, напротив, — удивительно похожи. Возможно, его лицо было сделано из такого же пластика. Эти двое напоминали инопланетян, назначивших тайную встречу на тихих задворках Галактики.
— Доброй ночи, Калым, — поприветствовал прибывшего Лебедь, практически не раскрывая рта.
— Здравствуй, Лебедь, — ответил гость, не иначе как с помощью некоего скрытого внутри грудной клетки устройства.
— Можем поговорить в машине. Я сам за рулем, без водителя.
— Хорошо.
Они уселись в машину. Лимузин отъехал в сторону аэровокзала, замигал «аварийкой» и остановился, прижавшись к сугробу.
— Как Эмираты, Калым? Загара не вижу, но, в отличие от меня, ты наверняка обходишься без солярия…
— Это точно. Я там уже пять лет. Хороший бизнес, хорошая жизнь. Только летом жарко. Тогда уезжаю в Ниццу. Что случилось?
— Есть дело. Очень деликатное дело, Калым, — почти не разжимая губ, произнес Лебедь. Посторонних рядом не было, машина дважды в день проверялась на «жучки», но по какой-то давней и въевшейся в кровь привычке они говорили очень тихо.
— Понятно.
— Это важно для меня, Калым.
— За каким-нибудь порожняком ты бы не стал меня искать и встречать у трапа. Говори.
— В Москве ты как рыба в воде, Калым… Ты был диспетчером, ты все знаешь…
— Хватит ластами бить. Говори.
Лебедь вздохнул. Было видно, что у него язык не поворачивается сказать то, что он собирался. Но он все же сказал.
— Был в Москве такой Еж. Слыхал?
Калым вместо ответа почесал одним пальцем аккуратную лысинку на темени. За такие вопросы отрезают язык. Но Лебедь знал, какие он задает вопросы и кому. И если все-таки задает…
— Я с ним работал, — произнес Калым не иначе как внутренним голосом, поскольку рот его оставался неподвижен. — А дальше что?
— В 2008 он пропал. Знаешь?
— Ну, допустим… Хотя в восьмом я уже соскочил с этой темы.
— Мне надо знать, что с ним случилось. Профсоюз должен быть в курсе…
— Ты же из другого профсоюза. А за такое любопытство могут голову свинцовой печатью запечатать… Причем и тебе, и мне…
— Знаю.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Мне надо знать, кто его на заказ вызвал.
— Никто тебе этого не скажет.
— Знаю. А тебе скажут?
Наступила долгая пауза.
— Зачем тебе это нужно? — первым нарушил молчание Калым.
— Тебе скажут, Калым?
Тот пожал плечами.
— Пятьдесят на пятьдесят. Могут и сказать. Не важно.
— Когда нас в 93-м на «красную» зону в Энгельс бросили, тогда все было не важно, Калым, — сказал Лебедь. — Отморозков тех сифилисных помнишь еще, которых в «хату» к нам понагоняли? Вот то-то и оно. И петля тогда казалась слаще жизни. Это ты помнишь, Калым? Но мы не высчитывали, что важно, а что нет. Просто держались один другого, это было важней всего. И выжили. Так?
Калым подумал и кивнул.
— И неплохо живем, правда? Тогда мы и подумать не могли, что будем так жить…
Калым молчал.
— Я тебя все эти годы не просил ни о чем, — сказал Лебедь.
— Ладно, — сказал Калым и посмотрел на часы. — Высадка заканчивается. Поехали, а то мои люди поднимут кипиш…
У входа в VIP-зал нетерпеливо толклись трое плечистых парней в черном. Они расспрашивали о чем-то сотрудника милиции, а тот, в свою очередь, нервно запрашивал кого-то по рации. Лимузин подкатил к ним вплотную.
— Я здесь! — сказал Калым, приоткрыв дверцу. Парни успокоились, милиционер с явным облегчением, ушел.
Калым хотел уже выйти, но замешкался и повернулся.
— Я попробую. Только… Короче, сейчас у меня врагов нет. Если грохнут — то, значит, по твоей теме…
* * *
— Пятидомики, — уныло объявил водитель.
Автобус был почти пуст, и Сочнев беспрепятственно прошел к выходу. Дождь почти перестал, и он решил забежать в магазин, купить говяжьих сарделек, которые всегда ел на завтрак, и пакет кефира, который всегда пил перед сном.
