Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Только тут я поняла, как сложно поверить в рассказы о наших похождениях. Всё это звучало как изложение сюжета приключенческого романа, автор которого не слишком утруждал себя достоверностью. Это тотчас подтвердил хозяин кабинета.
– То, что вы рассказали, – сказал он, – похоже на какую-то небылицу.
Он впился в меня глазами, надеясь, видимо, что я как-то выдам свой обман.
– Но это правда! – воскликнула я.
– Допустим. Но кто же это подтвердит? Компания ваша распалась, штурман, как вы утверждаете, случайно погиб в Архангельске…
– Я могу подтвердить, – вмешался Шадрин. – Так всё и было.
– Н-да… – снова сказал он. – А вы в курсе того, что идёт война?
– Да, мы слышали об этом… – пролепетала я.
– И на том спасибо…
Он замолчал и как будто о чём-то задумался. Мы ждали. Наконец он сказал:
– Так где же ваши ценные… виноват, бесценные материалы?
Мы указали на жестянки, которые принесли с собой и которые теперь громоздились на полу. Он посмотрел на них через стол.
– Что ж… Оставьте их здесь. Хотя… хотя, скорее всего, это никому не нужно сейчас.
– Как… не нужно? – я не хотела верить своим ушам.
– Как? Очень просто… Идёт война… внутри страны тоже… неспокойно… Да и кто же поплывёт сейчас туда, кроме сумасшедших вроде капитана Дубровина?.. Впрочем, Нансен, кажется, интересовался этой историей. Может быть, он и купит… Если, конечно, бумаги действительно, как вы говорите, бесценные!
Я только молча смотрела на него, вытаращив глаза. Он поймал мой взгляд и снова чуть заметно усмехнулся.
– Вот сейчас видно, что вы с Северного полюса… Оставьте, – он кивнул на жестянки. – И не смею вас больше задерживать.
И надо же было именно мне вернуться в Петроград, чтобы услышать, что мы никому не нужны. Но уж лучше я, чем капитан Дубровин! Перед тем как покинуть кабинет, я набралась наглости и спросила:
– Скажите, а правда ли, что морской министр велел заковать капитана Дубровина в кандалы?
– Не знаю, как морской министр, но капитана Дубровина и в самом деле следовало бы арестовать.
– Но за что?!
– За нарушение дисциплины. За опоздание из отпуска… Вам этого мало?..
Только на улице я поняла, что мы так и не узнали, с кем говорили и кому отдали все бумаги. И всё, что осталось у меня от экспедиции капитана Дубровина – это мои воспоминания, которым никто не верит, и деревянная фигурка самоеда, подаренная мне однажды Музалевским.
– Тихон Дмитриевич, – сказала я, – почему мы такие глупые? Даже не спросили, кто это был…
– Известно, – объяснил Шадрин, – вы – барышня, а я – мужик. Какой с нас спрос?..
Спорить я не стала – бессмысленно и бесполезно.
– Поедемте, барышня, – сказал он. – Отдохнуть нам надо, ну и решить – дальше-то что… Денег-то немного – не до хорошего, поедемте уж – я знаю…
И мы отправились с ним в трактир “Лондон” – место, хуже которого я в жизни не видывала. Сейчас Шадрин в своей комнате – спит, наверное. А я, как и тогда и Архангельске, дописываю письмо.
После всех этих ужасных гостиниц и переездов денег у меня почти не осталось. Я долго думала, как и чем жить после возвращения – в очередной раз мне приходится начинать жизнь заново, а это не так уж просто. Мне некуда ехать и некуда идти. Я помню, что должна Вам кучу денег, но сейчас вернуть их не смогу. Я бы всё продала, но мне и продать, увы, нечего. По нашему договору, мне следовало бы явиться в Харьков и выйти замуж за того человека. Но молю Вас, Аполлинарий Матвеевич, избавить меня от этой участи. И если уж Вы хотели отдать мне те три тысячи в приданое, пусть лучше они станут приданым к моему расстроившемуся замужеству с Садовским. А мой несостоявшийся жених вернёт Вам свой долг по векселю.
Передо мной не так уж много дорог: замужество, бордель, монастырь. Что ж, в борделе я чуть было не оказалась, замужем и в монастыре почти побывала. Пробовала я пойти иным путём, да не тут-то было. Мне нужно что-то ещё, совсем другое – новое. Но что это, каким может быть это новое, я не знаю. А хуже всего, что непонятно, откуда начинать поиски. Что ещё испробовать – не знаю, на что решусь – не ведаю. Да и добавить мне больше нечего.
Прощайте, Аполлинарий Матвеевич. За всё Вам спасибо.
Обнимаю Вас. Ваша О.»
* * *
После того как наконец все письма были прочитаны, Аполлинарий Матвеевич несколько дней не выходил из своего кабинета и никого у себя не принимал. Даже Татьяне пришлось оставлять свои подносы под дверью. Кроме того, ей было велено в дом никого не пускать и говорить всем, что хозяин отбыл в столицу. Когда же он прервал своё затворничество, Татьяна про себя отметила, что старик ещё постарел за несколько дней. Во всяком случае, похудел и осунулся. Так оно и было.
А что же Ольга? В тот же день, когда написано было последнее письмо к Аполлинарию Матвеевичу, Ольгу можно было увидеть и на Васильевском острове, где помещался «Лондон», и на Дворцовой набережной, на Невском, где толпился народ, преимущественно солдаты и рабочие. Были и женщины, и шнырявшие между взрослыми дети. Только сейчас Ольга заметила, что город переменился, что Петроград – это уже не тот Петербург, из которого она отправилась в путешествие вокруг Скандинавии. Казалось, что в городе начинала бродить какая-то невиданная закваска, отчего столица империи пришла в движение, расползаясь и теряя формы. Город стал неопрятен – улицы были нечищены, а люди злы. У продовольственных лавок стояли длиннющие очереди из женщин, подростков и смотрящих исподлобья стариков. Лица у всех были недовольные, то и дело до Ольги долетали странные слова: «попили нашей крови». Слова эти повторяли самые разные люди, причём говорил всяк по-своему: у кого выходило в прошедшем времени, у кого – в настоящем, кто-то задавался вопросом «доколе?», а кто-то, напротив, грозил перейти к решительным мерам.
Ольга хотела проследовать к своей кондитерской, но дорогу ей преградила толпа со знамёнами и лозунгами на кумаче. «Долой войну, верните мужей», – прочитала Ольга. И тут же: «Долой самодержавие». Потом от шедшей толпы отделились несколько человек, один из которых, невысокого роста, влезши на тумбу, начал говорить что-то горячо. Ольга не могла слышать его слов из-за шума, но, как она поняла, слушавшим он понравился, потому что вдруг все закричали «ура!» и зааплодировали. Между тем шествие продолжалось. Ольга обратила внимание на женщин, которые несли плакат с большими буквами «С.М.В.О.» Она никак не могла разобрать, что же значили эти буквы и, обернувшись, спросила у стоявшего слева офицера:
– Вы не знаете, что это значит: СМВО?
Офицер посмотрел на неё недовольно и ответил:
– Ну как же: «Сердца матерей в окопах»… И смех, и грех, как народ говорит. И жаль этих тёток, и смешно…
Ольга, сжимая в кармане фигурку самоеда, с удивлением смотрела вокруг и как будто не узнавала города и населявших его людей. Опять кто-то влез на тумбу и заговорил, рассекая кулаком воздух, а толпа снова закричала «ура!». «Дайте хлеба», – прочитала Ольга на полотнище. И снова: «Долой самодержавие». И тут в глаза ей бросилась одна странная фигура – это был бородатый ражий мужик с шалыми, как показалось ей, глазами, на голову выше окружавших его участников шествия. Мужик этот почти поравнялся с Ольгой. Нёс он над головами огромный флаг, застилавший полнеба и похожий на чей-то дразнящий язык. И было в этом что-то дерзкое, неизбежное и невозвратное. Ольге казалось, что всё это она уже видела раньше, но почему-то только сейчас пришло к ней ощущение серьёзности и неотвратимости наступающего. «Сними с себя диадему, – вдруг вспомнилось Ольге давнее письмо Аполлинария Матвеевича, – и сложи венец. Униженные возвысятся, а возвышающие себя унижены будут». Вспомнилось и ещё что-то слышанное, виденное ранее, но только сейчас обретающее смысл.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
